Путешествие в Египет
Шрифт:
– Сир, если вы не доверитесь мне, вы погибли. Скорее прыгайте в воду, они будут грабить ваш корабль, и им будет не до вас, а я вас спасу.
Жуанвиль, не ожидавший помощи, не стал терять ни минуты, а воспользовался советом и прыгнул в Нил. Сарацин поддержал его, так как он был слаб и неминуемо утонул бы. Вдвоем они доплыли до берега, по едва ступили на землю, как неверные набросились на них, но сарацин прикрыл Жуанвиля своим телом и крикнул:
– Кузен короля! Кузен короля!
Оп успел вовремя, небо Жуанвиль уже почувствовал у себя на шее холодное лезвие ножа и упал па колени. Надежда на щедрый выкуп взяла верх над кровожадными помыслами. Пленника отвели в замок, где разместились сарацины, и, видя, как он слаб, сжалились над ним; с него сняли кольчугу, один из турок набросил ему на плечи алый плащ, подбитый беличьим мехом, подаренный ему матерью, другой принес белый ремень, которым Жуапвиль перепоясался, а третий дал ему
Король видел разгром своего флота, но, не в силах помочь подданным, продолжал двигаться по берегу по-прежнему в сопровождении и под надежной охраной Саржина п Шатильона, так что ни один сарацин не осмеливался приблизиться к ним, ибо оба рыцаря отгоняли неверных ударами мечей, как, по словам Жуанвиля, бдительные слуги отгоняют мух от хозяйского кубка. Но в конце концов король, изнемогая от усталости и не в силах более держаться в седле, остановился в Минье в доме одной француженки, уроженки Парижа, но оп был так плох, что приближенные опасались, переживет ли он этот день.
Он лежал в кровати, когда к нему прибежал мессир Филипп де Монфор и заявил, что узнал среди преследователей эмира Зейп эд-Дина, с которым в Мансуре вели переговоры о мире. Он спросил у короля, не соизволит ли тот разрешить ему в последний раз попытаться добиться хотя бы прекращения военных действий. Король предоставил ему право решать самому. Мессир Филипп де Монфор в сопровождении небольшого эскорта выехал из города; неверные устроили привал, собираясь с силами, чтобы совершить нападение на город, куда, как они видели, вошел король. Оружие лежало рядом с ними, а размотанные тюрбаны сушились на песке.
Рыцарь остановил эскорт в пятидесяти шагах от сарацин и направился прямо к эмиру, а тот, видя, что он приближается один, понял, что это посланник, и подал знак пропустить его.
Мессир Филипп напомнил эмиру условия, предложенные султаном, то есть сдача Дамьетты в обмен на Иерусалим, гарантируя при этом неприкосновенность короля, оставленного в качестве заложника. Король Франции согласился на эти условия, а намерен ли по- прежнему принять их эмир Зейн эд-Дин? Тяжелобольной и лишенный поддержки, король все еще внушал сарацинам такой страх, что их предводитель немедля подтвердил свое согласие. Тогда сир де Монфор в знак того, что договор заключён, снял свой перстень и вручил его эмиру; но в ту минуту, когда эмир надевал его на палец, предатель по имени Марсель выехал из города с криком:
– Сеньоры рыцари, сдавайтесь; таков приказ короля. Ваше сопротивление грозит королю гибелью.
Не усомнившись в подлинности его слов, рыцари бросили оружие и доспехи; сарацины же, воспользовавшись этим, сразу же окружили небольшой отряд. Тогда эмир вернул перстень Филиппу де Монфору со словами:
– С пленниками переговоров не ведут.
Этот ответ стал сигналом к новой атаке. Филипп де Монфор примкнул к отряду Готье де Шатильона. Сарацины во главе с двумя эмирами - Зейн эд-Дином и Гемаль эд-Дипом - направились к городу. Услышав шум сражения, король, собрав последние силы, встал и вышел из незапертого и незащищенного дома, где он расположился, и отправился во дворец Абу Абд-Аллаха, правителя Миньи, который, как бы то ни было. Мог помочь оказать хоть какое-то сопротивление, а Готье де Шатильон с остатками арьергарда занял позицию в конце узкой улицы, ведущей прямо в королевскую крепость.
Начался последний бой. К Готье примкнули самые доблестные французские рыцари, ну а их полководец ни в чем не уступал своим воинам. Можно было подумать, что и он, и его конь, как и доспехи, выкованы из железа, ибо ни на том, ни на другом никак не отразились перенесенные У Мансуры тяготы. Увидев приближавшихся сарацин, Готье выхватил меч, словно это был его первый бой, и вновь двинулся па них с криками:
– К Шатильону, рыцари! К Шатильону, мои славные воины!
И он предстал перед сарацинами таким, каким они уже видели его на канале Ашмун. Изумленные подобным отпором, ибо, как они считали, для французов уже не оставалось ни малейшей надежды, сарацины отступили к городским воротам. Воспользовавшись передышкой, Готье де Шатильон извлек из своего щита, из своих доспехов и из тела многочисленные стрелы, и, когда сарацины вновь пошли в наступление, он уже снова стоял во главе своих рыцарей, истекая кровью, но готовый продолжить бой. И тут началась настоящая резня. Сарацины, выведенные из себя затянувшейся борьбой, привели пополнение, в десять раз превосходящее силы французов. Все христиане до единого нашли здесь свою смерть. Последним упал, сраженный ударами, Готье де Шатильон, не желавший сдаваться, покуда мог держать в руке меч. Какой-то сарацин завладел его мечом и раненой лошадью. Неверные устремились к убежищу короля. Когда Людовик услышал, как они ломают двери, воинская отвага взяла в нем верх над покорностью провидению; он достал меч и поднялся, по почти тотчас же упал без чувств. Первым вошел в его комнату и занес руку
Юный султан не мог поверить в столь полную победу; но, едва удостоверившись в ней, увидев плененного короля, он незамедлительно сообщил всем своим губернаторам эту великую новость. Араб Макризи сохранил для нас ликующее письмо Туран-шаха Джамалю бен-Ягмуру, где описаны пережитые им стра-хи.
Вот оно:
"Да будет благословен Всемогущий, после печали даровавший нам радость! Ему одному обязаны мы победой. Бесчисленны милости, которыми он соблаговолил осыпать нас, но последняя - самая бесценная. Расскажите жителям Дамаска, а еще лучше всем мусульманам, что господь помог нам одержать победу над христианами, тогда как они замыслили погубить нас. В понедельник, первый день года, мы открыли свои сокровищницы и раздали богатства верным воинам. Мы вручили им оружие; мы позвали на помощь арабские племена; под нашими знаменами собралось бесчисленное множество солдат. В ночь со вторника на среду враги наши бросили свой лагерь и со всем скарбом двинулись к Дамьетте. Мы шли за ними по пятам даже в ночной мгле. Тридцать тысяч солдат франков полегли на поле брани, не считая тех, кто нашел свой конец на дне Нила. Мы умертвили и бросили в реку несметное число пленных. Король их укрылся в Минье, моля нас о милосердии. Мы даровали ему жизнь и оказали ему почести, соразмерные с его королевским достоинством".
К этому письму прилагалась королевская шляпа, слетевшая с головы Людовика в пылу сражения; она была алого цвета, украшена золотыми лилиями и подбита беличьим мехом. Губернатор Дамаска водрузил ее себе на голову, когда читал народу письмо султана, а затем ответил своему владыке: "Наверное, господь уготовил вам завоевание вселенной, и вы будете идти вперед от победы к победе, а залог этого славного будущего - то, что ваши рабы венчают себя трофеями, отвоеванными вами у королей". Между тем новость о поражении достигла как врагов, так и друзей. Королева узнала ее в Дамьетте за три дня до родов, п ее горю не было границ; ей все время казалось, несмотря на заверения преданного слуги, отвечавшего за ее жизнь перед королем, что Дамьетта взята и что сарацины врываются в ее покои. Тогда во сне она начинала кричать:
– На помощь! На помощь!
Наконец, понимая, что ее страхи могут пагубно отразиться па ребенке, которого она носила в чреве, она велела, чтобы у ее изголовья неотлучно находился верный восьмидесятилетний рыцарь, он не отпускал ее руки и всякий раз, когда королева кричала во сне, будил ее словами:
– Мадам, не бойтесь. Я здесь и охраняю вас.
В ночь перед родами ужас ее был столь велик, что королева велела всем удалиться из ее покоев. Затем, оставшись вдвоем со старым рыцарем, она встала с постели и опустилась перед ним па колени, моля его оказать ей милость; рыцарь тотчас же клятвенно заверил ее в этом - как даму, которой он поклоняется, и как королеву, ослушаться которой не смел. Тогда Маргарита Прованская сказала:
– Сир рыцарь, заклинаю вас данным мне словом, что, если сарацины захватят этот город, вы отрубите мне голову прежде, чем они завладеют мною.
– Я сделаю это весьма охотно, мадам,- ответил рыцарь,- ибо я и сам помышлял поступить так без вашей просьбы, если случится то, чего вы так опасаетесь.
На следующий день королева родила сына, нереченного Жаном-Тристаном, ибо он пришел в этот мир в печали и бедности.
Едва она разрешилась, как ей сообщили, что пизанские и генуэзские рыцари, чьи корабли стоят в гавани, собираются отплыть. Но оставить Дамьетту означало оставить короля. Дамьетта была единственным выкупом, который мог дать Людовик взамен собственной жизни; тем самым Дамьетта была последней надеждой христиан. Тогда королева попросила пизанских и генуэзских рыцарей прийти к ней и велела слугам, как ни была слаба, привести их к ней в комнату. Увидев их, она поднялась на своем ложе и, воздев к ним руки, взмолилась: - Сеньоры, заклинаю вас, не покидайте этот город, ибо если вы не внемлете моим мольбам, то монсеньор король и все сопровождающие его погибнут; и ежели вы не желаете поступить так ради него, ибо он не хозяин и не владыка вам, то, именем мадонны и божественного дитя, сделайте это ради несчастной женщины и ее несчастного дитя, коих вы видите перед собой.