Путешествие в некоторые отдаленные страны мысли и чувства Джонатана Свифта, сначала исследователя, а
Шрифт:
– Вы, конечно, не намерены сказать, милорд, что мои мнения по какому-либо вопросу меняются в зависимости от дружеских отношений с каким-то знатным лицом? И притом вам надлежит знать, что я выбираю моих друзей, а не они меня. Я действительно был настолько любезен, чтоб изложить ваши претензии лорду-казначею, указав, что считаю их убедительными. Лорд Селкирк также выставил свои претензии на титул герцога Шэтельро. Дело лорда-казначея решить, чьи претензии основательнее, моя же роль в этом деле кончена. Если вам нечего добавить, милорд, простите – я очень
И, встав, не ожидая ответа, он отправился в глубь зала. Эберкорн застыл с полуоткрытым ртом.
Свифт быстро подошел к высокому священнику в потертой одежде, стоявшему поодаль, в одиночестве. Тот встрепенулся, в водянистых серо-зеленых его глазах промелькнул испуганный вопрос. Свифт смотрел на него очень серьезно:
– Я занялся вашим делом, викарий Торолд. Пост главного священника в нашей посольской церкви в Роттердаме вам обеспечен. Это важный пост, с дипломатическим значением, хотя оплачивается невысоко – всего двести фунтов. Пожалуйста, без благодарностей, и вам нечего больше делать в этом вавилонском вертепе, отправляйтесь домой, вы на днях получите ваше назначение…
Торолд, то красневший, то бледневший, быстро, словно Свифт подгонял его, пошел к выходу. У самой двери он столкнулся с маленьким, тоненьким человеком, который почти вбежал в зал, неся в далеко отставленной руке громадный желтый, туго набитый портфель. Свифт остановил его, когда он был уже посреди зала.
– К королеве с бумагами, мистер Гвинн? Идите, идите, только не забудьте потом подойти ко мне – мне нужно вам сообщить кое-что от лорда-казначея…
Человек поспешно заулыбался, кивнул головой и понесся дальше.
– Вы слышали, – шепнул соседу грузный и угрюмый герцог Ноттингем, – оказывается, Гвинн докладчик не только королевы, но и этого безбожного священника!
Сосед усмехнулся:
– Если сэр Уильям ведет к нему на поклон испанского посла…
И действительно, Уильям Уайндхэм, член правительства, секретарь по военным делам, один из лидеров партии тори, член общества «Братьев», еще молодой политик, но уже щеголявший в парламенте своим эффектным красноречием, подвел к Свифту престарелого испанского гранда с изможденным, бледным лицом.
– Почтенный доктор Свифт, – произнес Уайндхэм, как бы любуясь своим выразительным, хорошо отрегулированным голосом, – мой друг маркиз хочет выразить свое удовольствие от встречи с вами…
Стоявшие рядом отодвинулись, не настолько, однако, чтобы не слышать дальнейших слов Уайндхэма, – было ясно, что слова эти предназначены не только для Свифта. Посол наклонил голову. Наклонением головы ответил и Свифт, лицо его было серьезно, почти сурово.
Уайндхэм продолжал, элегантно подчеркивая нужные слова:
– Мой друг желает поделиться с вами своим горячим убеждением в том, что его государь, испанский король Филипп Пятый, равно как и французский король и наша возлюбленная государыня Анна должны считать себя лично обязанными вам, уважаемый доктор, больше, чем кому-либо во всей Европе, за ту роль, что вы сыграли в почетном для всех сторон окончании этой
Гул прошел по залу. Не слишком ли лестно? Но сэр Уильям достаточно опытный придворный, чтоб знать, что делает…
Испанец улыбнулся и протянул Свифту руку, вялую, бескровную. Маленькая, горячая рука прикоснулась к бескровной, усталой руке. Свифт думает: «Согласно правилам игры, я должен ответить ему: „Ваша светлость, я только выполнил свой долг христианина, смиренного служителя господа“, – придется обойтись ему без ответа…»
Испанец отошел. Свифт взял Уайндхэма под руку, направляясь к софе у стены.
– Послушайте, Уайндхэм, это не может продолжаться дальше!
Брови его сошлись, лоб нахмурен, но в глазах мелькали блики сдерживаемого смеха.
– Я не совсем понимаю вас, почтенный доктор?
– Вот как? Прекрасно поймете, когда вам придется явиться на ближайший обед «Братьев», – ну конечно, завтра четверг, завтра – в новое место: таверна «Звезда и Перчатка», в Бэдж Роу… Я уже договорился с хозяином.
– Но как на это посмотрят остальные?
– Им придется примириться! Послушайте, этот разбойник с Сент-Джеймс-стрит взял с нас в прошлый раз двадцать один фунт восемь шиллингов шесть пенсов за скромный обед на одиннадцать человек без вина. Черт возьми! Я не в состоянии тратить такие деньги на мои развлечения, я не благородный лорд и не денежный мешок из Сити, я только бедный ларакорский священник! Это совершенно серьезно, Уайндхэм…
– Но я не возражаю, любезный доктор, и, пожалуй, остальным «Братьям» действительно придется примириться… в конце концов прелесть наших еженедельных обедов не зависит от того, на каких блюдах подаются яства.
И все же он недоумевал, сэр Уильям Уайндхэм, молодой карьерист, полагавший, что он прекрасно знаком с человеческой природой и что эта природа мало чего стоит; все же он недоумевал: «Конечно… все близко стоящие знают, что этот Свифт на самом деле то, что называется „честный человек“, но не до такой же степени! Доводить честность до такого абсурда, чтоб нуждаться в деньгах на элементарные расходы, и при его положении?»
Сэр Уильям Уайндхэм редко удивлялся и не любил удивляться. Пришлось бы ему все же удивиться, прочти он в некоем документе, предназначавшемся Свифтом отнюдь не для потомства, такие строки, на днях только им написанные:
«Я живу в Кенсингтоне уже около двух недель, отчасти из-за воздуха и режима, отчасти для того, чтобы быть ближе к двору. Обычно я езжу в город в карете и возвращаюсь пешком. В субботу я обедал у герцогини Ормонд, в ее загородном доме, и думал вернуться по Темзе. По берегу я дошел до Кью – лодки не было, дошел до Мортлэйка – опять лодки нет. Наконец подошел маленький ялик, переполненный достаточно грязной компанией. В нем я доехал до Хаммерсмита, оттуда прошел две мили пешком и лишь к одиннадцати часам попал домой… Я даже люблю все эти тривиальные пустяки, когда они в прошлом, но я их также ненавижу, ибо происходят они потому, что не располагаешь тысячью фунтов в год…»