Путешествие в прошлое
Шрифт:
Возвращаясь из школы, мы порой задерживались в каком-нибудь дворе, где стоял теннисный стол и играли в пинг-понг. Ракетки у нас были свои, а мячик (он был в дефиците) вырезали из пенопласта. Игра получалась, конечно, так себе: шарик непредсказуемо отскакивал не туда, куда надо. Наигравшись, топали дальше и по дороге покупали у каких-нибудь предприимчивых хозяек самодельных петушков на палочке и наслаждались жжёным сахаром. Потом я стал сам себе плавить сахар в ложке, расположив её на печке. Шоколад, который лежал на полках магазинов, был ведь не очень дешёвым, меня особенно привлекало название «мокко», но иногда можно было себе позволить выпросить у родителей. Когда не было в кармане достаточно денег, взамен можно было купить в аптеке гематоген – тоже вкусно. А какое было мороженое! Там, в Поронайске, обычно оно было трёх
Холодно никогда не было, несмотря на морозы за 30 градусов и ветер, сносивший с ног. Мыться ходили в городскую баню. Музеев и библиотек в городе я что-то совсем не помню. Однажды я узнал откуда-то, что работает музей на вокзале. Оказалось, что это передвижной музей – вагон, а в нём выставка: помню китовый ус, что-то ещё из археологических находок, видимо, обнаруженных в Сахалинской области. Это сейчас там наверно появились достопримечательности и настоящие музеи. Цивилизация стала добираться и до окраин. Был клуб, куда мы бегали смотреть всё, что было доступно: «Три мушкетёра» шли днём, поэтому пришлось сбежать с уроков (и потом многие сразу стали делать из проволоки шпаги), а вот «Иоланта» шла после уроков. Нам было невдомёк, что там всё время поют. В фильме «Человек-Амфибия» тоже поют, но эти песни тут же стали народными, их пели все. Однажды папа принёс клубный репертуар на ближайшую неделю. В этом перечне мне запомнилось название – «Шайка бритоголовых», иностранный фильм. Посмотреть его так и не довелось, но в памяти из-за сходства сюжета фильма, судя по названию, с иногда тревожной в криминальном смысле обстановкой в городе, сохранилось. На стадионе с лужами и выраженным волнистым рельефом почвы местные команды были похожи на обычные дворовые и самым интересным было, когда кто-нибудь в прыжке плашмя шлёпался в лужу. Вот и всё из достопримечательностей – всё-таки значительно больше, чем при Антоне Павловиче. А вот художественная выставка была! – в бане. Поскольку в городе было немало людей, отбывших наказание в лагере, то здесь в тесном небольшом пространстве, заполненном густым паром, сразу при входе, открывалась целая галерея: мужики щеголяли наколками на все вкусы: «не забуду мать родную», портреты Маркса-Ленина-Сталина, девушки-русалки, кресты и купола, и чего только там не было. Такова была специфика Сахалина в то время глазами малолетки. О полёте Гагарина я узнал поздно вечером по радио. Нас, детей, уже уложили спать, а папа занимался какими-то чертежами. Фоном в родительской комнате потихоньку работало радио. Мне долго не удавалось
Увидеть, как в Москве встречают Гагарина мы могли только в клубе: телевизоров не было, интернета тем более. Если бы телевизоры были, то принимали бы скорей Японскую трансляцию, чем Москву – не было тогда ни Останкинской башни, ни спутниковой связи. Жизнь, обставленная современными кухонными приборами и средствами коммуникации, тогда только налаживалась. Но не везде, ведь после войны прошло немногим больше 15 лет, – сначала в столице, потом, как круги по воде, цивилизация должна была расползаться по стране и дальше. Сахалин был, как известно, не первым в очереди на его освоение цивилизацией.
При этом новаторские идеи Н. Хрущёва, которые непосредственно затрагивали жизнь людей, были нам не в радость: то пришло распоряжение всю домашнюю живность, т.е. кур, гусей, уток уничтожить в рамках борьбы с частно-собственническим инстинктом (папа всех порубил, а холодильников не было, оставил только двух курочек с петухом), а потом вдруг хлеб, который всегда лежал открыто в любой столовой на всех столах в тарелке, и можно было зайти, взять кусок, намазать ядрёной горчицей , посыпать солью и утолить голод (когда носишься весь день на улице, – а я любил гонять на велосипеде по всему городу, – это подкрепляло силы), исчез. В магазинах возникли очереди. Иногда приходилось вставать пораньше, чтобы в хлебном занять очередь, и только после этого идти грызть гранит науки.
Между тем в стране продолжались начатые XX-м съездом КПСС какие-то тектонические сдвиги (сейчас это называют оттепелью). Кремлёвское начальство замыслило, очевидно, продолжение «демократизации» общества: сокращение армии, сокращение лагерей и досрочное освобождение заключённых. Однажды я спросил у отца – кто сидит в этих лагерях? Он мне сказал, что на Сахалине преимущественно власовцы, бандеровцы и рецидивисты. Есть и просто жулики из местных. Видно, власть тогда, как и в 1955 г. посчитала, что уже многие исправились: кого-то отпустили, кого-то отправили в другие лагеря на освободившиеся шконки, кого-то на поселение. Лагерь, который был недалеко от нас, вскоре опустел. Я прошёлся по его казармам, посмотрел, как там всё устроено – всё по принципу – «лагерь – наша большая семья», как и в военной казарме кровати в два яруса, тумбочки, в которых лежали личные принадлежности… В одной валялась поломанная бритва, в каком-то кабинете чернильный прибор. Побеги случались даже оттуда (папе доводилось отправляться в розыск), а тут вдруг для многих вышла вольная.
Место работы папы опустело, он некоторое время ещё поездил в контору, которая находилась где-то на берегу реки Поронай.
А однажды принёс поросёнка. Его мы назвали Борька. Борька этот, как мне не было его жаль, предназначался к столу. Это был последний праздничный ужин у нас – родители после папиного увольнения прощались с соседями и сослуживцами, некоторые из них вскоре тоже должны были покинуть остров. Праздники и раньше все, с кем у отца были приятельские отношения, часто отмечали у нас. При этом нас, детей, отправляли гулять или в соседнюю квартиру смотреть диафильмы. Однажды я решил подшутить: взял бутылку из-под водки, на которой металлическая крышка была лишь немного надорвана. Налил в неё чистую воду, прикрыл пробкой и, отколов то ли от сургучной печати на посылочном ящике, то ли от непочатой бутылки немного сургуча, расплавив его спичкой, размазал по крышке. Маме отдал, предложив поставить её на стол, когда разопьют уже одну или две бутылки настоящей водки. Мама, став соучастником моего коварства, так и сделала. Но перед этим поделилась замыслом с соседкой, тётей Соней. Папа, как водится, отколол сургуч, разлил воду по рюмками, после чего все после произнесённого очередного тоста, выпили, и, крякнув, аппетитно закусили. Никто сразу не заметил подлог. Только сосед дядя Ваня, что-то заподозрив, как-то странно поглядел на бутылку. В это время мама с тётей Соней не смогли сдержаться и расхохотались. Эти невинные проделки развлекали и нас, детей, и взрослых, и мне их прощали. Взрослые были тогда очень компанейские: в свободное время они, случалось, играли с нами прямо на дороге (движение по Кузнечной улице было никакое: иногда пройдёт телега, редко – машина) в подвижные игры – вышибалы или салки.
Конец ознакомительного фрагмента.