Путешествие в Россию

Готье Теофиль

Редко встретишь пешехода, ибо никто в России не ходит, за исключением мужиков, которым их валенки позволяют двигаться по скользким тротуарам, очищенным от снега, но частенько поблескивающим опасным гололедом, особенно опасным для вас, ведь вы одеты в неизменные галоши.

Между Адмиралтейством и Зимним дворцом устроен на реке деревянный настил, спускающийся с набережной к Неве. В этом месте сани и кареты катят все в одну сторону, и кучера вынуждены замедлять ход и даже останавливаться в ожидании своей очереди на спуск.

Воспользуемся этим временем и рассмотрим соседей, которых нам послал случай. Мужчины в шубах и военных фуражках или в шапках из спинки бобра. Шляпы редки. Кроме того что они совсем не по сезону, их поля мешают поднять воротник шубы, и, таким образом, ваш затылок попадает под ледяное дыхание ветра. Женщины надевают меньше зимней одежды. Мне кажется, что они гораздо менее

зябки, чем мужчины. Шуба из черного атласа на куньем меху или на сибирском голубом песце, муфта из того же меха — вот и все, что они надевают сверху на свой туалет для визитов в город, во всем похожий на самый элегантный парижский костюм. Их белые шеи, которые морозу не удается окрасить в красный цвет, открыты, видны и не укутаны палантинами. На голове лишь кокетливая французская шляпка, не закрывающая волос и лишь едва прикрывающая затылок. Я с ужасом смотрел на этих неугомонных прелестниц, рисковавших получить насморк, невралгию или ревматизм — и все ради того, чтобы одеться по моде или покрасоваться в роскошных шапочках в стране, где иногда, при определенной погоде, ответить на приветствие бывает уже губительно. Подогреваемые огнем кокетства, женщины, видимо, нисколько не страдают от холода.

На огромном протяжении своих владений Россия вмещает много человеческих рас, и здесь встречаются очень разные типы женской красоты. Между тем можно отметить среди характерных черт крайнюю белизну кожи, серо-голубой цвет глаз, светлые или каштановые волосы, некоторую полноту, происходящую от недостатка упражнений и сидения дома в период семи - восьмимесячной зимы. При взгляде на русских красавиц можно подумать, что это одалиски, которых злой дух Севера держит взаперти в теплицах. Цвет их лица — это кольдкрем или снег с оттенками камелий, какой бывает у вечно ходящих в чадре женщин Востока, кожи которых никогда не касается солнце. Их тонкие черты полурасплываются в белизне кожи, как черты лика луны, и эти слабовыраженные линии образуют лица, светящиеся северной нежностью и полярным изяществом.

А вот в остановившихся возле нашей тройки санях наперекор моему описанию засияла совсем южная красота с бархатно-черными бровями, орлиным носом, удлиненным овалом лица, темной кожей, с гранатово-красными губами — это тип кавказской женщины, может быть, черкешенка, вчерашняя магометанка. То там, то здесь заметны узкие, вздернутые внешними уголками к вискам глаза, напоминающие о том, что одной своей стороной Россия граничит с Китаем. Славные финки с бирюзовыми глазами, бледно-золотыми волосами, бело-розовым цветом лица являют собою еще один северный тип красоты, контрастирующий с южным — прекрасными гречанками из Одессы, которых сразу узнаешь по прямым носам и по большим черным глазам, похожим на глаза византийских богородиц. Все это образует очаровательный ансамбль, и, словно зимние цветы, головки выглядывают из вороха мехов, сверху еще покрытых шкурами белых или бурых медведей.

К Неве едут по широкому настилу в виде спуска, довольно похожему на те, которые у нас когда-то в старом цирке «Олимп» соединяли зрительный зал и арену. Дощатый настил идет по набережной между бронзовыми львами, которые в летнее время определяют границы причала, когда свободная ото льда река бывает усеяна множеством лодок.

Небо в этот день не было ярко-лазурного цвета, какой можно наблюдать здесь при морозе в 18–20 градусов. Снеговая туча очень нежного и тонкого серо-жемчужного цвета огромным полотном потолка нависла над городом. Казалось, она опиралась на колокольни и шпили, как на золотые столбы. В этом спокойном и нейтральном освещении были видны все красоты зданий, окрашенных в светлые тона и покрытых морозной серебряной сеткой. Напротив, на другой стороне реки, имевшей вид полузасыпанной снежными обвалами долины, высились ростральные колонны из розового гранита на фоне колоссального здания биржи. На краю острова, где Нева раздваивается, шпиль Петропавловской крепости смело устремлялся вверх своим золотым острием, ярко сияющим на сером фоне неба.

Поперек реки простиралось беговое поле со сколоченными из досок трибунами, дорожкой, обозначенной веревками, привязанными к вбитым в лед колышкам, и частоколом из сосновых веток. Приток народа был колоссальным. Трибуны заняли привилегированные лица, если, впрочем, можно назвать привилегией то, что вы продолжительное время остаетесь на морозе, сидя неподвижно на открытой трибуне. Вокруг бегового поля теснятся два-три ряда саней, троек, колясок и даже простых телег и прочих более или менее примитивных повозок, так как, мне кажется, нет никакого ограничения или препятствия для участия в этом народном развлечении. Ложе реки принадлежит всем. Чтобы лучше видеть, мужчины и женщины садятся повыше, на место кучера, на откидные сиденья.

У барьеров стоят мужики в бараньих тулупах и валенках, солдаты в серых шинелях и другие лица, которые не смогли найти лучших мест. Вся эта толпа на ледяном поле Невы походила на черный муравейник, и меня до крайности беспокоила мысль, которая решительно никому не приходила в голову, что глубокая река шириной с Темзу у Лондонского моста протекала все-таки под этой ледяной коркой не более двух-трех футов толщиной, а на ней на одном и том же месте толпились тысячи зрителей и значительное число лошадей, не считая всевозможных экипажей. Но русская зима не подведет! Она не станет ненароком играть с толпой людей в ужасную игру, не откроет под людьми английского трапа и не поглотит все и вся.

За беговым полем кучера тренировали рысаков, которые еще не участвовали в бегах, или прогуливали, укрыв их персидским ковром и постепенно успокаивая уже участвовавших в состязании благородных животных.

Беговая дорожка образует вытянутый эллипс. Сани не все вместе начинают бег: они расставлены на равном расстоянии друг от друга. Во время бега эти расстояния сокращаются в зависимости от скорости рысаков. В ожидании сигнала к началу бега двое саней стоят перед трибунами, двое других — по концам эллипса. Иногда рядом с рысаком идет галопом верховой, чтобы заразить рысака духом соревнования и заставить показать все свои возможности. Запряженная в сани лошадь должна идти только рысью, и бывает, что ее бег оказывается настолько быстрым, что идущей галопом верховой лошади становится трудно угнаться за санной упряжкой. Увлеченный бегом, запущенный в состязание рысак оставляет верховую лошадь позади себя. Многие кучера, в глубине души уверенные в возможностях своих животных, пренебрегают этим средством вообще и пускают свою лошадь, отказавшись от какой бы то ни было поддержки. Но всякий рысак, который, нервничая, более шести раз собьется на галоп, выходит из состязания.

До чего же приятно смотреть, как по ровному, очищенному от снега льду, похожему на пласт темного стекла, проносятся великолепные животные, за которых часто плачены сумасшедшие деньги! Длинными струями пар вырывается из пунцовых ноздрей, туман окутывает бока, а хвосты будто осыпаны алмазной пудрой. Их подковы как бы кусают гладкую и скользкую поверхность, поглощая пространство с такой гордой уверенностью, как будто они бегут не по льду, а по прекрасно утрамбованной аллее. Подавшись всем телом вперед, кучера крепко держат в руках поводья: ведь такой силы лошадь, таща за собой незначительный вес и не имея права перейти на галоп, нуждается в том, чтобы ее скорее сдерживали, нежели понукали. Впрочем, в своем напряжении они находят точку равновесия, которая позволяет им в беге рысью развить всю возможную скорость. Какой восхитительный ход у рысистых лошадей, они как будто покусывают себе колени!

Как мне кажется, состязающимся не предписано никакого особого условия в отношении возраста или веса лошади. С них спрашивают только скорость, и время высчитывается по хронометру. По крайней мере так мне показалось. Нередко тройки состязаются с санями, запряженными одной или двумя лошадьми. Каждый выбирает повозку или упряжку, которая ему кажется наиболее подходящей. Иногда даже прибывшему в своих санях зрителю приходит в голову фантазия попытать счастья, и он входит в состязание.

Во время бегов, о которых я веду рассказ, произошел довольно живописный инцидент. Мужик, прибывший, как мне сказали, из Владимира с поклажей дров или мороженого мяса, смотрел на бега среди толпы зрителей с высоты своей деревенской тройки. На нем был засаленный тулуп, старая, облезлая меховая шапка и белые разношенные валенки. Всклокоченная темная борода вилась под подбородком. Его упряжка состояла из трех косматых лошадок, мохнатых, как медведи, страшно грязных, в льдинках под животом, низко несущих голову. Они покусывали снег с сугроба. Высокая, как свод, раскрашенная линиями и зигзагами в яркие цвета дуга была самой тщательно отделанной частью его упряжки, безусловно изготовленная самим же мужиком при помощи топора.

Эта примитивная дикарская повозка поразительно не вязалась с роскошными санями, победоносными тройками и элегантными экипажами, лошади которых нетерпеливо били копытом, стоя вокруг бегового поля. То и дело иронические взгляды обращались в сторону жалкой повозки. По правде сказать, на фоне всего этого богатства она производила впечатление грязного пятна на горностаевом манто.

Между тем косматые обледенелые лошадки сквозь лохмы своих грив бросали снизу вверх взгляды на благородных животных, которые как бы с презрением отодвигались от них подальше. Огненная точка пламенела в темных зрачках деревенских лошадок, они били по льду мелкими копытцами на тонких и нервных ногах, заросших космами, походившими на перья на ногах орла.