Путешествие в седле по маршруту "Жизнь"
Шрифт:
— Нет, вы видели, как Саша перед стартом заводит лошадь в бокс? — любуясь сыном рогалевского полка, «подавала» его Елена Георгиевна.
— У других артачатся, другие на воротах виснут и с них в седло прыгают, а у него встала и стоит как вкопанная. И совсем не нервничает.
— Если ты не нервничаешь, чего ей нервничать? — тихо молвил Чугуевец. — Объяснишь ей, что надо стоять, она и стоит.
— Это что же, — удивился я, — она понимает?
— Неужели же нет? — удивился он.
Я читал у Михаила Кольцова: "Весьма приятное зрелище, когда в цирке клоун Виталий Лазаренко прыгает сразу через десять рядом поставленных лошадей… Что обо всем этом думают лошади? Вот эти
Ах как хотелось бы, чтобы Михаил Ефимович Кольцов навел зорко-скептические очки на жокея Сашу Чугуевца, когда тот, все больше увлекаясь, рассказывает об одном коне, которому, ввиду непомерного честолюбия, мукой мученической было видеть впереди чужой круп: "Он только один впереди мог скакать — чистый Владимир Куц". И о другом, которого вполне удовлетворяло умеренное сознание, что он не последний, а первым быть — зачем корячиться? И о третьем, честном служаке: "Он старается, но я чувствую, что думкой он в леваде".
Свести бы его, острого и тонкого психолога, с интеллигентнейшей Аллой Михайловной Ползуновой, чья вальяжная полнота и штатская очкастостъ неожиданно сопрягаются с тем, что она — знаменитый мастер-наездник. Дать бы послушать ее московский акающий говорок за чайком под портретом великого рекордиста Властного: "Я его, Ваську, бывало, и поколачивала, и он к этому относился са-авершенно философски — знал, кто из нас главный". Или о знаменитой Гугенотке, Гугене, которая рекорды крушила, "а трусоватая была девушка, но я вожжи приподыму, и она ждет сигнала, чтобы почувствовать, что я с ней, и мы полетели".
Одна лошадь у нее вздорная, обидчивая по пустякам, другая — кокетка; у третьей чувство юмора развито даже чрезмерно, ехидничает над конюхами, четвертая — ведьма, пятая — просто дурында. Относясь, как всякий представитель одного из конных микромиров, несколько свысока к микромирам остальным, Алла Михайловна говорит: "Мы ведь всего по два года их держим, а если бы по десять, как в той же выездке… они бы у нас разговаривали".
Хочу процитировать одного из лучших русских знатоков лошади, профессора зоологии, магистра сельского хозяйства и ветеринарного врача II. II. Кулешова: "Так, как каждый человек несомненно отличается от всех других людей, так точно и каждая лошадь имеет свои особенности… Весьма часто лошадь не выполняет желаний тренера не потому, что она хочет сопротивляться, а только потому, что она не понимает, что от нее требуют. Ничего не может быть несправедливее, как наказывать лошадь за то только, что она ошибочно поняла желание тренера… С лошадью надо обращаться так, как этого заслуживает наиболее благородное после человека создание".
После любого ли человека, хочется иногда спросить.
Когда вспоминаешь о варварстве одного — и весьма когда-то знаменитого, хотя впоследствии дисквалифицированного — нашего спортсмена-кавалериста, додумавшегося вырезать слизистую оболочку из углов рта своего коня, чтобы сделать его еще чувствительнее
Прекрасны бездонные очи коня. А вдруг в них иногда вопрос: думают ли люди?
РАЗГОВОР ПРОДОЛЖАЕТ ЕЛЕНА ПЕТУШКОВА
10
После 1964 года я уже регулярно занимала призовые места во всесоюзных соревнованиях, прочно вошла в основной состав сборной, а на чемпионате Европы 1967 года в Аахене, куда поехала после защиты диссертации, была шестой лучшей среди женщин (читатели знают, очевидно, что высшая школа верховой езды — единственная дисциплина, в которой женщины соревнуются в общем зачете с мужчинами).
Между прочим, один журналист окрестил меня тогда в печати "мисс Европа" и никак не мог понять, на что я обиделась. Но в этом не существующем в конном спорте титуле «мисс» — оттенок конкурсов красоты, неверный по отношению к спорту, да и несправедливый: ведь в выездке выступают спортсменки подчас совсем пожилого возраста, и молодость, приятную внешность одних бестактно противопоставлять морщинам и сединам других.
В ту пору я познакомилась с замкнутым миром, который составляет международный конный спорт, с его своеобразными особенностями и ни на какие другие не похожими ритуалами.
Спортивные состязания многое бы утратили без той праздничной, приподнятой атмосферы, которая окружает их. Этой атмосферой они обязаны организаторам в той же мере, в какой прессе, радио, телевидению — "конструкторам общественного мнения". Сколь ни красиво само по себе фигурное катание, но ведь сравнительно недавно оно было не слишком популярно в нашей стране. И только усилия прессы (в первую очередь, электронной) превратили его из «золушки» в «принцессу». Именно телеэкран помог зрителю ощутить прелесть фигурного катания.
Выездка в ряде стран — в частности, в нашей — не принадлежит к числу популярных видов спорта. Причина в ней самой, в ее правилах.
Зритель, попавший на соревнования впервые, бывает поражен и восхищен красотой этого своеобразного спортивного искусства. Все здесь необычно: и полная тишина на трибунах, и элегантность всадников, и грация лошадей. Что ни старт — романтическая поэма.
Но проходит час, другой, и события начинают напоминать пленку, прокручиваемую бесконечное количество раз. Одни и те же элементы, одна и та же последовательность выполнения. Разницу между плохим и хорошим выступлением в состоянии усмотреть лишь посвященный, но однообразие действует и на него. Оценка выражается в сотнях, даже тысячах баллов, и, когда объявляется результат, успеваешь само выступление забыть.
Каюсь, мне самой трудно высидеть на соревнованиях больше двух часов.
Конечно, такое положение ненормально. Ведь зрелищность — одно из непременных условий существования такого социального явления, как спорт. Есть ли выход? С моей точки зрения, их два. Первый — разнообразить и индивидуализировать программу, приблизив ее по структуре к фигурному катанию. То есть наряду со «школой», которой можно считать нынешнюю каноническую обязательную езду, ввести произвольную, не ограничивая ее точками манежа, и, возможно, даже под музыку (опыты подобного рода в порядке показательных номеров уже делались). Второй, думается, в том, чтобы упростить и объективизировать судейство, которое ныне субъективно до парадокса. Скажем, на чемпионате мира 1971 года Иван Кизимов имел у одного из судей третье место, а у другого — одиннадцатое, и ошибкой, проявлением пристрастия это не считалось.