Путешествие вокруг вулкана
Шрифт:
Мамаша его была довольно эксцентричная, в прошлом акробатка, теперь растолстевшая, отяжелевшая, с тройным подбородком и необыкновенно живыми черными глазами, имела привычку употреблять совершенно некстати некоторые восклицания вроде: але, пли, гоп!
Ее звали Франсуаза Гастоновна. Она была француженка, но по-русски говорила хорошо. Кулинарка изумительная! В жизни я не ела такой вкусноты, как на этом ужине. В двух комнатах было очень уютно. На стенах висели фотографии цирковых артистов, снимки лошадей, ученых тигров и крокодилов и большой портрет самой Франсуазы Гастоновны,
Было весело, просто, оживленно. Чувствовалось, что люди эти часто так собираются запросто. Лесники с женами, главный бухгалтер — холостяк, пожилая женщина-врач с удивительно симпатичным лицом и густыми седыми волосами, небрежно собранными в узел. Она часто курила. Старый лесничий, который уходил осенью на пенсию. К моему удивлению, он оставался жить здесь. Может быть, потому, что он вдовец и ему не с кем было ехать и не к кому, а здесь были друзья и коллеги, которые не раз еще обратятся к нему за советом и помощью. А это пенсионеру всегда приятно и лестно и спасает от ощущения ненужности.
Потом приехал Владимир Афанасьевич Корчак с Ксенией Дементьевной — со своей боевитой женой, бригадиром малой комплексной бригады. Я так почему-то обрадовалась Корчаку, что чуть не расцеловала его. Еще так недавно мы виделись в Москве, на квартире Брачко-Яворских. И вот теперь встретились на Ыйдыге — на краю Земли!
Владимир Афанасьевич был хорошо выбрит, в черном костюме и достаточно современном галстуке. Он поспешил познакомить нас с супругой. Ксения Дементьевна мне тоже очень понравилась: веселая, приветливая, громогласная. Она была толстая, крепкая, как говорят, «сбитая». Живые синие глаза и яркий румянец на полных обветренных щеках и такие яркие, румяные губы! На ней было неплохо сшитое платье из тафты.
Супругам, как запоздавшим, поспешили преподнести по рюмке водки и пододвинули закуску. Они не чинились. Выпили, закусили и снова выпили за здоровье всех присутствующих.
Всех их интересовали московские новости. «Что слышно нового в столице?» Газеты они читали, радио слушали, попробуй расскажи им что нового. Сначала все слегка стеснялись профессора (мировая слава!), но потом освоились, и жена одного лесника даже спросила Михаила Герасимовича: «Правда ли говорят, что будто работникам лесничества увеличат зарплату?»
Добрейший профессор поперхнулся копченым омулем, который он с аппетитом уписывал за обе щеки. Подумав, он решительно сказал, что должны прибавить!
Франсуаза Гастоновна рассказала несколько цирковых анекдотов, все очень смеялись. Мы узнали, что Андрея Филипповича с двух лет учили этому трудному искусству, а с десяти он уже выступал на арене. В цирке он работал до окончания средней школы, а затем ушел в лесной институт.
— Он никогда не любил цирк! Але! Не могу понять — почему? — огорченно заключила Франсуаза Гастоновна.
Андрей Филиппович рассказал со смехом, что его авторитет в лесхозе держится на том, что он в одну минуту залезет на любое дерево, перемахнет с дерева на дерево, словно Тарзан. Как такого директора
— Андрэ в клубе лесорубов выступал, на вечере самодеятельности, так всех в восторг привел, — сообщила Франсуаза Гастоновна. — Андрэ, может, ты покажешь сейчас тот номер? Ах, какой номер! На шкаф ставится табуретка одной ножкой… Пли!
Но Андрэ почему-то уклонился, явно сконфузившись.
После ужина, когда все начали петь «Подмосковные вечера», Франсуаза Гастоновна подсела ко мне и рассказала, как она рожала Андрэ и какие это были трудные роды — целых три дня мучилась:
— Але! Единственный сын… И не любит цирка — как странно!
Она была родом из Эг-Морта, когда-то цветущего города на побережье Средиземного моря. Франсуаза Гастоновна во время гастролей в Москве влюбилась в советского акробата, вышла за него замуж и осталась навсегда в СССР.
— Не тоскуете о родине? — спросила я сочувственно. Она покачала седой головой.
— Я там была в детстве раза два… Родители разъезжали с цирком по всей Европе. Даже в Австралии работали несколько лет. Я выросла космополиткой. Только когда я приняла советское подданство, я поняла, что мои путешествия окончены: я обрела родину! О да! Пли. — Подумав, она добавила: — Я не представляла, что мне еще предстоит путешествие в Заполярье. Русская тайга! Край земли! О, ля-ля! Гоп!
4. МЕРТВАЯ ВОДА
На другой день я пошла в Кедровое: надо было передать матери Василия конфеты.
Кузя, быстро освоившийся на новом месте, предложил меня проводить, но я отказалась. До Кедрового километров шесть тайгой, но дорога одна, так что не собьешься. Село оказалось богатое, с добротными бревенчатыми домами, солидными заборами, похожими на древнерусские крепости, и не менее солидными цепными псами, которые лаяли басом.
От Марии Кирилловны я знала, что село Кедровое основано в 1929 году, когда пригнали сюда, в дикую непроходимую тайгу, раскулаченных. Прежде тут были вышки, похожие на марсианские треножники (по Уэллсу) с часовыми, «проходные» и тому подобное. Потом Кедровое стало обыкновенным сибирским селом, а когда выросли и другие села — районным центром. Раскулаченным разрешили выезд — сначала детям и внукам, а затем и бывшим кулакам. Кое-кто выехал, но большинство уже прижилось в тайге и ни за что не хотело оставить эти места, столь богатые рыбой, зверем, ягодой, грибами и орехами!
Небольшие поля, отвоеванные у леса, давали щедрые урожаи. Колхоз занимался и сбором кедровых орехов, что приносило большой доход.
Колхозники попадались мне по пути веселые, неплохо одетые, особенно молодежь. Почти все с интересом осматривали меня с ног до головы, еще останавливались и долго глядели вслед.
Дом Чугуновых оказался на отшибе. Лес подступал к самому забору. Калитка, вырезанная в высоком, без единой щели заборе, была наглухо заперта.
Я вошла в палисадник, где росли кусты колючего шиповника, который как раз цвел, и цветы мальвы, и постучала в окно, еле дотянувшись до него. Чьи-то глаза мельком глянули на меня сквозь занавеску. Минуты через две загремел засов.