Путешествия любви
Шрифт:
– Три года я записываю книгу, которую он не успел закончить… Вот и сейчас он диктует мне. Неужели вы ничего не слышите?
Молодой человек передернул плечами. Птица и дерево по-разному понимают ветер.
– Кто же будет записывать его книгу? – спросила строго старушка. – Кто же будет играть на флейте?
Молодой человек встал и нервно прошелся по комнате. Оранжевый акваланг на полу стоял перед черным занавесом, на котором плавали золотые рыбки с красными плавниками.
– Я понимаю, – сказала старушка. – Вам хочется к морю… Что ж,
Черный занавес вдруг отодвинулся.
Перед молодым человеком вспыхнуло что-то ослепительно голубое. Это было море… Он схватил акваланг и шагнул вперед. Но резко обернулся, как будто его ударили.
– Постойте, как ЕГО зовут? – спросил он, прищурившись и глядя в темноту, которая осталась за ним наподобие трубы. И куда он не намеревался возвращаться. В темную могилу мира, где маленькая и бедненькая старушка лежала, как огрызок цветного карандаша в гнезде исчерканного школьного пенала.
– Генрих, – сказала она. – А меня – Фаня.
Он шел по белому тончайшему песку, в который превратились миллионы жемчужных ракушек, и на котором сейчас лежали большие раковины лазурного цвета, похожие на грозди винограда. Белый гусь бежал к нему навстречу, колотя крыльями, по широкой пене, что каймой лежала на песке.
Молодой человек виновато развел руками. Он так и не принес подарка.
И от стыда и волнения он отвернулся от берега, взмахнул руками и радостно закричал! Перед ним было великое море, в котором множество небес идет слоями до полной темноты, где светятся другие миры.
Он был счастлив.
Он плыл в лазурной глубине, раздвигая руками водоросли, и смеялся, глядя сквозь маску на разноцветных рыб и алые соборы кораллов. Он баловался и дергал осьминога за щупальца. Он парил, как птица, в сказочной глубине.
Так наступил вечер. И в вечерней глубине над морем засветилось небо с одинокой звездой. Расплескивая воду, он вышел устало на берег. Он был один на берегу. Волна выбросила на берег оранжевые продолговатые апельсины. Прямо к его ногам. Он очистил апельсин, а кожуру бросил в воду. И оранжевая звезда поплыла по лиловой стихии моря.
Тихий скрип песка раздался совсем близко. Он обернулся.
Гусь, малинового цвета в свете заката, тяжело шел куда-то с голубой раковиной в клюве.
И молодой человек вдруг вспомнил… Он беспомощно оглянулся на дорогу обратно. Но дороги не было. И, подхватив тяжелый акваланг, он поспешил вслед за птицей, которая, качая высокой головой, шла неестественно быстро, как будто скакала на гигантских пружинах. Бежать было тяжело. И он бросил акваланг…
Они стояли на пороге и тяжело дышали. Молодой человек и малиновый гусь с голубой раковиной в клюве. В доме было пусто.
Не горели настольные лампы по углам. Не звенел гонг. Не вертелись крылья соломенной мельницы. Было очень грустно. Как вдруг зазвучала музыка. Первой заиграла скрипка, потом вступило фортепиано. Они играли старую добрую мелодию.
И молодой человек не выдержал. Он подошел к столику, на котором лежала флейта,
Вдруг он услышал, что флейта поет.
Сквозняк под дверью в доме тысячи дверей.
Она пела тихо, но с каждой минутой всё увереннее. Флейта пела. И пела в ответ раковина, похожая на гроздь винограда, которую держал малиновый гусь, принесший сюда на перьях морской закат.
И тогда он услышал голос.
Голос юной красавицы. Он не видел ее лица, но был уверен, что знает, кто она.
– Запиши, не ленись.
Золотой Будда не переправится через плавильный котел.
Деревянный Будда не переправится через огонь.
Глиняный Будда не переправится через реку.
Но ты не бойся умирать. Сколько раз умрешь – столько раз откроешь дверь. В новую страну. Кто спрячет весь мир в старый сундук? Близкий стучит далекому в окно, далекий кладет близкому руку на плечо.
Успеваешь за мной?
На вершине священной горы травы растут без корней.
Не ведая о весеннем ветре, цветы цветут сами по себе.
Это будет когда-нибудь – для тебя. А пока – не ленись. Что еще остается в мире, заваленном снегом, где подслеповатые окна текут беспомощными слезами старых снов.
Ом! Все тут? Все тут?
Есть кто-нибудь?
Ом! Ом! Ом!
Саша Николаенко (Москва)
Три рассказа о любви
В первый день он запомнил море, огромное, в половину неба, без обратной, той стороны земли, дядька с трубкой и маской плавал далеко и краба поймал, все столпились, смотрели краба. Разобрали по шкафам чемоданы, ему досталась тумбочка у окна, море не было видно, а только какие-то развалины или стройку. Шторы были зеленые, телевизор показывал Первый канал. Папа в шахматы свои с каким-то тоже бородатым на пляже играл, у того была жена очень толстая, в соломенной шляпе. У мамы сразу же на солнце обгорел нос, и купальник ей не шел, они спросили, где у них тут и что, после ужина ходили на рынок, купили купальник, который шел, папе разливного вина и очень много черешни. Посидели в кафе, и ели шашлык, потом еще и мороженое, мама сказала, что они транжиры.
Во второй день, после обеда, когда самая жара и нельзя загорать, он пошел обследовать территорию санатория. Под тентом – теннисные столы, но все заняты, да и играть ему было не с кем. Он сказал потом папе про эти столы, но папа сказал: «Давай потом». Втроем поиграли в карты.
На третий день он опять забрел к тем столам, думал, если будет свободный, то добежать за папой. Столы были заняты, как вчера, но там стояла девочка, видно было, что ей тоже очень хочется поиграть, и тоже не с кем, и он решился, подошел к ней и предложил, она обрадовалась, согласилась. Он сказал, что он из Москвы. «А ты?» Она ответила: «Катя», – а откуда, он не запомнил.