Путешествия на берег Маклая

Миклухо-Маклай Николай Николаевич

Папуасы только тогда решились взойти на урумбай, когда я открыл по их просьбе занавес моей каюты и они удостоверились, что у меня нет людей в засаде.

Только начальникам было дозволено мною войти на палубу. От них я поспешил узнать имена окружающих местностей, кое-что о населении, а также удалось мне записать несколько слов их диалекта; но, несмотря на щедро розданный табак, они не чувствовали себя в безопасности на урумбае, и, пока я занялся записыванием слов, внимательно прислушиваясь к выговору, все папуасы один за другим тихонько спустились в свои пироги, и велик был страх моего собеседника, который диктовал мне слова, когда он заметил, что остался один. Забывая даже данный ему табак, он соскочил в свою пирогу, после чего папуасы, не произнося ни слова, усиленно стали гресть от урумбая.

Налетевший легкий

шквал с дождем позволил нам поставить паруса и скоро отдалиться от пирог. Серамцы нисколько не были успокоены визитом папуасов. Последний только увеличил подозрения моих людей; между ними находилось несколько человек бывалых, которые уже десятки раз посещали разные берега Новой Гвинеи. Они говорили, что папуасы единственно потому мирно приблизились к урумбаю, что заметили наши приготовленные ружья, и сделали это для того, чтобы удостовериться в числе людей на урумбае и рассчитать относительные силы. Они были убеждены в том, что папуасы ожидают теперь ночи, чтобы напасть на нас, и очень просили меня не оставаться здесь до утра, а выбраться скорее в море. Мой же план был исследовать другие проливы, которых я насчитал несколько на левом берегу Телок-Кируру, и одним из этих каналов я желал вернуться к морю. Доводы моих людей одержали верх, и я нехотя согласился исполнить их убедительные просьбы, соображая, что папуасов 50 человек, а нас всего 13, и ночью шансы были не на нашей стороне, так как схватка была бы рукопашная, причем ружья мало бы помогли. Они одолели бы нас своею сравнительною численностью.

Серамцы были так убеждены в опасности, что замечательно усердно, без понуканий, гребли всю ночь, и, пользуясь отливом, к рассвету урумбай бросил якорь у выхода из залива Кируру.

30 марта. Проспав порядочно всю ночь, я был немало удивлен, когда увидел, что мы качаемся на якоре в виде дер.

Ваймата, о. Лакахиа и других знакомых мест. Весь день старался я войти в сношения с туземцами, но ни одна пирога не приблизилась, хотя на берегу туземцы манили и звали нас в деревню.

Мелководье не позволило урумбаю подойти к берегу; нежелание или боязнь папуасов подъехать к нам не дали возможности съехать на берег. Здесь мне пришлось пожалеть о потере плюшки, купленной в Гесире и затонувшей во время перехода с Ватабелло в Новую Гвинею.

Далее на юго-восток от залива Лакахиа берег Новой Гвинеи не защищен островами, как северная часть Берега Ковиай, и не представляет надежных якорных стоянок. Большое волнение при свежем ветре и сильный прибой у берега представили серьезные неудобства продолжать путь на юг, главным образом при малости урумбая и ненадежности вооружения его. Я поэтому решил вернуться в Айву и заняться исследованием Телок-Камрау и Телок-Бичару.

31 марта. Обогнув Тандионг-Бай (Cap Baudin), при значительном волнении мы вошли в Телок-Каю-Мера, где мои люди обратились ко мне с просьбою позволить им отдохнуть после двух утомительных дней.

1 апреля. Мои люди были заняты ловлею рыбы и собиранием ракушек, так что только к 3 часам пополудни мы подняли якорь и вышли из Телок-Каю-Мера в открытое море. Все люди, за исключением Сангиля и Давида, должны были грести изо всех сил, чтобы обогнуть высокий и живописный мыс, который на своей карте я назвал Мыс Лаудон в честь генерал-губернатора Нидерландских Индий. Прибоем нас несколько раз едва-едва не выкинуло на скалы, и часу в 11-м ночи мы бросили якорь у о. Драмай.

2 апреля. Ветер был противный, почему пришлось гресть весь день вдоль берега о. Айдумы; я решил переночевать около Вайкалы.

Вот что я узнал от туземца в пироге. Папуасы малой колонии в Айве, полагая, что благодаря моему соседству они будут в полной безопасности, перестали быть постоянно настороже и вовсе не думали о внезапном нападении. В одно дождливое и угрюмое утро, когда начальники и большинство мужчин не находились в селении, а другие по случаю дождя спокойно спали, одни в своих пирогах, другие в бараках, внезапно, без всякого лишнего шума, появилось множество папуасов-врагов (жителей из бухты Бичару). Они все были хорошо вооружены, и, чтоб придать себе более страшный вид, их лица были окрашены черною краскою. Застав маленькое поселение врасплох, они бросились на спящих мужчин,

не щадя и женщин. Один из первых шалашей, который был атакован, принадлежал старому радье Айдумы, который был в отсутствии. Дома спали его жена и дочь (хорошенький ребенок лет 5 или 6). Хотя и раненная двумя ударами копья, бедная мать нашла, однако ж, силы добраться с дочерью до моей хижины, где она надеялась быть в безопасности. Другие туземцы колонии последовали ее примеру, по крайней мере те, которые не были слишком тяжело ранены, чтобы добраться туда; таким образом, моя хижина стала центром свалки. Число нападавших было около сотни, между тем как в Айве не находилось более дюжины мужчин, но много женщин и детей.

Разумеется, люди Айдумы были совершенно разбиты. Мои семь слуг не помогли им, боясь быть убитыми вследствие такого заступничества. Победители не удовольствовались тем, что ранили и убили около десятка людей Айдумы (мужчин и женщин), но, убедившись, что раны жены радьи Айдумы были смертельны, изрубили на куски ее дочь. Отрубленная голова с частью туловища и болтающейся рукою была нанизана на копье и с торжеством унесена в горы. Впоследствии я узнал, что причина этих убийств была старая вражда и давно уже решенная месть. После убийств начался грабеж моих вещей, который продолжался до трех часов пополудни; тогда горные туземцы отправились в обратный путь, неся как трофей голову ребенка, уводя с собой в плен двух молодых девушек и мальчика и унося, сколько могли, вещей, награбленных в моей хижине.

Между тем один из моих людей, Иосиф из Амбоины, не совсем потерял голову. С помощью двух других он отправился в маленькой пироге к большому падуакану (большой торговый прау из Макассара), пришедшему недавно для меновой торговли с туземцами этого берега. Он убедил анакоду туземной прау послать шлюпку с вооруженными людьми для того, чтобы спасти по крайней мере часть моих вещей. Они прибыли в Айву к вечеру и застали людей Наматоте и Мавары занятыми разборкою и дележом добычи, т. е. моих вещей. Утомленные дневными приключениями, туземцы при виде вооруженных людей не стали сопротивляться, когда мои слуги и люди из Макассара собрали несколько остатков из моих вещей, отнесли в шлюпку, которая вернулась к падуакану.

Несмотря на всю неожиданность и неприятность известия, оно меня скорей заинтересовало и рассердило, чем сколько-нибудь смутило или напугало. Мое решение вернуться в Айву уже принято, почему, несмотря на усталость людей и их возражения, я заставил их грести всю ночь в канале между островами Мавара и Симеу.

3 апреля. К рассвету мы были в Маваре; я отправился на берег, в этот раз вооруженный, так как опасался, что люди Мавары, также грабившие мои вещи, могут отнестись не особенно дружелюбно к моему визиту. Я хотел видеть капитана Мавары, физиономия которого мне никогда не нравилась и которого я считал вместе с радьей Наматоте главным виновником убийств и грабежей. Я отправился к его хижине, но там никого не нашел, кроме двух баб, сильно испуганных, забившихся в хижины, и нескольких плачущих детей. Я был почти что убежден, что капитан и другие туземцы-мужчины, не ожидавшие моего появления, попрятались где-нибудь поблизости, может быть, опасаясь, что я сейчас же примусь за расправу, и, увидя меня вооруженного, убежали в лес, как только я соскочил с урумбая на берег.

Расправляться с ними пока я не хотел, тем менее с женщинами и детьми, почему, не добиваясь от них ничего, вернулся к урумбаю и направился далее к о. Наматоте, где, по словам встреченного нами туземца, находились падуакан и мои слуги. Скоро можно было различить падуакан, стоящий под берегом о. Наматоте, в проливе, отделяющем последний от материка. Нетерпение моих людей по мере приближения к нашей цели возрастало, и последние полчаса гребцы исполняли хорошо свое дело. Когда мы были уже недалеко, от падуакана отделилась шлюпка, где сидели Иосиф Лопец, Ахмат и один из моих людей из Серама. Я был рад, что Лопец догадался приехать, так как единственно от него я мог узнать приблизительную истину из всего происшедшего; как только шлюпка приблизилась, я позвал его в мою каюту; он схватил мою руку и казался очень растроган; когда же вошел Давид, его земляк, он бросился обнимать его и чуть не плакал. Когда он более или менее успокоился, я приказал ему рассказать все, что он знает, прибавив, что я уже слыхал многое, но желаю узнать от него подробности.