Путешествия в Мустанг и Бутан
Шрифт:
Шествуя через деревню в поисках подходящего места для стоянки, я с любопытством глядел на этих людей. Неожиданно меня схватила за рукав какая-то старуха.
— Кучу, кучи (прошу вас)! Дайте мне лекарство!
Тотчас меня окружила толпа взрослых и детей, покрытых язвами и нарывами. Я громко велел им выстроиться в очередь — это была единственная возможность восстановить хоть какой-то порядок.
Открыв ключом металлический ящик, я достал аптечку. Старуха первой выступила вперёд, за подол её платья держалась куча ребятишек. Я нашёл пилюли, снимающие боль, и стал раздавать их: по крайней
Раздвинув толпу, передо мной вырос высокий кхампа в военной форме. Деревенские почтительно смолкли. Он вежливо откозырял и спросил: «Вы торговец?»
Подошли ещё двое. Один властно осведомился, что у меня в чемоданах. «Еда», — ответил я.
Наступила пауза. Косампа переглянулись. Первый продолжал:
— Зачем вы идёте на север?
Я попытался объяснить цель своего путешествия, но они не очень поверили. Высокий кхампа сказал:
— У нас в лагере много больных. Вы можете дать им таблетки?
Я твёрдо ответил, что нельзя давать лекарства, не зная, чем человек болен, — ему может стать хуже. Пусть они отведут меня к своему «помбо» (командиру); тот, кстати, сможет дать пропуск через остальные заставы. Но солдат уклончиво ответил:
— У нас нет командира. Мы живём в магаре (лагере).
— А много здесь магаров? — наивно вырвалось у меня.
— Много.
Чего ещё я ожидал услышать! Посетители повторили просьбу о лекарствах.
Я повторил, что у меня с собой очень немного медикаментов, и я их дам только главному начальнику. Палатку окружила плотная толпа, но, к счастью, моя стратегия оказалась удачной, и дисциплина возымела своё. Не без труда удалось втолковать, что мой поход в Мустанг продиктован исключительно научными целями. Все понимающе кивали головами. Но всё же несколько таблеток для заболевших в Самаре у меня найдётся? Я не смог отказать.
Деревенские жители принесли пиво, атмосфера разрядилась. Пиво оказалось как нельзя более кстати: ночь выдалась холодной — ледяная тибетская весна. Ветер рвал тонкий нейлон палатки. Лёжа под лёгким одеялом, я в который раз помянул недобрым словом мсье Превуазена — ну что ему стоило продать мне японскую грамматику! Сейчас бы потягивал подогретое саке в отеле где-нибудь в Киото и болтал о прельстительных гейшах, а не клацал бы зубами от холода на высоте 3800 метров …
Ночную тишь нарушал лишь собачий лай. Таши высунул нос из спального мешка и самым будничным образом осведомился: «Духи уже вышли?»
— Духи? — ошарашено переспросил я.
Вот уж кто меня не беспокоил. Я привык, что ночь — это время, когда зажигаются электрические огни и темнота рассеивается. Но здесь тьма заставляет людей поскорее отходить ко сну не только потому, что они рано встают. Ночью исчезает видимость, и люди забиваются под одеяла, чтобы отгородиться от призраков. Ночь здесь синоним страха, и самое действенное оружие против него — это сон, ведь больше всего человека страшит неведомое.
Тоненькая нейлоновая оболочка отделяла нас от духов, от таинственной жизни ночи.
Тибет часто называют «страной духов». Но это в равной мере относится ко всем странам, где господствует религиозное сознание. Такова была и средневековая Европа. Человек, веривший в бога «всеми фибрами
Чем занять оробевший разум? Обсуждать эти темы с Таши было бы бесчеловечно.
— В моей стране тоже есть ночные призраки, — сказал я ему. — Но я их не боюсь.
С тем мы и заснули.
Утром я уже чуть лучше представлял себе мир, который приехал изучать. Верования людей — это прямой продукт страха. Страха перед богом, голодом, холодом, пожаром и войной. Недаром столько надежды вкладывается в религию. Эта вера свободна от всяких сомнений и не задаётся никакими вопросами. Именно на принятии сверхъестественного как живой реальности зиждется психология средневекового типа. В подобном обществе непререкаемо верят в невероятное, а чудо представляется обыкновенным. Я оказался в мире, где человека и всё живое поджидают 86 демонов; они должны существовать и для меня, коль скоро я пожелал разделить жизнь и нравы обитателей гор.
Солнце развеяло тревоги минувшей ночи. Солдат-кхампа ополаскивал лицо в ручье. Мои погонщики смотрели на него с удивлением, и, окунув ладонь в ледяной ручей, я понял их. Только глубочайшая неприязнь к усам и воспоминания о частых репликах жены «Борода — это кошмар!» заставили меня приняться за бритьё. Сложная операция вызвала немалое стечение народа, ибо местные жители безбороды.
Затем, ругаясь каждый на своём языке, мы навьючили яков и двинулись в направлении лучшего места на свете — деревни Джелинг.
Весь следующий подъём сердце билось в тревожном ожидании, потому что с вершины должен был открыться долгожданный Мустанг.
Наконец-то. Перед нами расстилалась ровная пустыня охряного цвета, обдуваемая сильным ветром; её прорезают словно шрамы глубокие каньоны. На километры вокруг ни деревца, ни кустика — голая степь, вознесённая на несколько километров.
С удивлением слышу собственный голос: «Вот он, Мустанг!» Не спятил ли я? Понапрасну пялю глаза — взору не на чем остановиться, ни одного ориентира. Голое природное «шоссе», уходящее в сторону Тибета… Я знал, конечно, что это сухое плоскогорье, но такого я не ожидал. Неужели здесь можно жить?
Ветер задувал под халат, леденя взмокшую от подъёма спину. Попытался укрыться за выступом и успокоить дыхание. Ну что ж, какова бы ни была эта земля, я приехал её изучать. В этой пустыне есть своя грандиозность. Только вот куда подевались жители?..
Таши, шумно пыхтя, забрался на вершину, пробормотал несколько молитв, обошёл каменную пирамиду и встал рядом. Его вид заезжего чужестранца — в чёрных очках и моей европейской одежде — никак не соответствовал пейзажу.
— Ну, как тебе Мустанг? — перекрикивая ветер, заорал я. — Правда, красиво?