Путевка в Кижи
Шрифт:
Он проснулся слабый и сразу же уехал в больницу. Там ему сказали, что Машу выпишут до обеда, и Валентин ждал ее во дворе под теми же взглядами женщин – совсем уже новых женщин, которые в это утро все так же ждали очереди на операцию. Когда Маша вышла, он бросился к ней, не думая уже ни о ком постороннем и никого не видя, кроме нее. Он взял Машу за руку и поцеловал, виновато, как щенок, тычась в щеку и не смея заглянуть в глаза. Маша сжала его пальцы, и Валентин почувствовал, что
– Ну что? – тихо спросил Валентин.
– Все в порядке, – сказала Маша без всякого выражения.
– Что в порядке?.. Машенька, прости меня, я не то говорю… – сбивчиво начал он, но Маша перебила его теми же словами:
– Все в порядке. Не надо.
Валентин понимал, что ей сейчас необходимо, как говорят, разрядиться, и было бы лучше всего, если бы она просто выплакалась где-нибудь в укромном месте. Одновременно душу его отпустило, ибо Маша, живая, хотя и бледная, с подведенными синевой глазами, была рядом с ним, а операция, как он понял, прошла благополучно. Поэтому он начал осторожно расшевеливать ее, шутливо рассказав о своем пребывании у Вахтанга и поминутно посматривая на Машу, чтобы знать производимое рассказом действие. Маша уже не молчала, она задавала вопросы и даже улыбнулась, когда Валентин описал ей коктейль со льдом, поданный в постель. Но вот он заговорил о Тропиных и неосторожно упомянул, что Лена беременна. Маша вздрогнула и закусила губу.
Они погуляли по городу, чтобы не приходить домой слишком рано. Разговор то возникал, то прерывался на полуслове. Валентина мучало какое-то странное любопытство: ему хотелось узнать, что было там, как это происходило, но он не смог задать ни единого вопроса, а Маша сама ничего не рассказала.
Наконец они пришли домой, где теща готовила семейный ужин. Она встретила их радостно, но тут же заметила, что Маша плохо выглядит. Валентин и здесь не растерялся, объяснив это качкой на теплоходе, которую Маша плохо перенесла. Теща успокоилась и отложила дальнейшие расспросы на ужин, чтобы впечатления мог услышать и отец, не вернувшийся еще с работы.
В своей комнате Валентин распаковал рюкзак и выложил подушки. Они были еще сырыми от вчерашнего дождя. Маша переоделась и пошла принимать душ. Жизнь постепенно возвращалась в привычную колею.
Тесть возвратился с работы поздно, задержавшись на собрании.
– Ну, путешественники, – сказал он, заходя к ним, – пошли ужинать. Расскажете нам про эти Кижи. Мы с матерью уже, наверное, туда не выберемся, так хоть знать будем.
Маша покорно встала с дивана и пошла в большую комнату, где был накрыт стол. Валентин внимательно следил за нею и чувствовал, что ему необходимо отвлечь внимание родителей Маши на себя, потому что Маша вряд ли сможет рассказать что-нибудь о поездке. Все уселись
– Мы никуда не ездили, – раздельно, сдавленным тонким голосом сказала Маша.
– Мы никуда не ездили, – повторила она. – Я сделала аборт. Врач сказал, что у меня больше не будет ребенка.
Валентин увидел, как остановилась в воздухе рука тестя, несущая в стакан ложечку с сахаром, и как сахар медленной сухой струйкой стекает на белую скатерть и делается на ней незаметен. Маша поднялась из-за стола и вышла из комнаты. Несколько секунд все сидели молча, потом Валентин вскочил, опрокинув стул, и бросился вслед за Машей.
Маша лежала ничком на диване, уткнув лицо в ладони. Ее длинные, мокрые после душа волосы тонкими слипшимися прядями свисали с края дивана, едва заметно покачиваясь. Валентин наклонился к жене, резко повернул к себе и прижался губами к ее влажному от слез лицу, чувствуя языком холод и горечь этих слез, слизывая их с ресниц, носа, щек. Он услышал, как тесть с тещей, отрывисто переговариваясь, идут по коридору к ним, и крикнул в сторону:
– Не входите сюда! Потом, потом!
Он поднял Машу и усадил ее на стул, как куклу. Потом застелил тахту белой простынью, положил подушки и набросил сверху одеяло. Подойдя к жене, он осторожно снял с нее халат, оставив в прозрачной сорочке, и положил Машу на постель. Затем он лег с ней рядом. Он прижал к себе ее тело, такое знакомое и такое чужое, словно пытался отогреть от холода, вернуть к себе и спасти.
– Это был мальчик, – прошептала Маша. – Я слышала, они там говорили…
Так они лежали вместе, шепча какие-то бессвязные и бесполезные теперь слова, и Маша уже не плакала, а только всхлипывала, редко вздрагивая всем телом, как та сухая мертвая ветвь дерева в Летнем саду.