Путеводная звезда
Шрифт:
Илья не стал возражать. Еще несколько минут Митро бранился, сокрушался, высчитывал что-то на пальцах и поминал всех святых. Илья ждал. И дождался наконец тишины и последовавшего за ней короткого недоброго вопроса:
– А с чего ты явился?
Он поднял голову. Митро смотрел в упор, и от взгляда его узких черных глаз Илью кольнуло холодом. Точно так же смотрел Яшка – тогда, на рассвете, сжимая в руке нож… Несколько месяцев, добираясь с цыганскими таборами до Москвы, глядя, как теплая южная осень сменяется ветрами, дождями и колючим жнивьем на серых полях, как покрывается наледью дорога, как ниже и темнее становятся тучи, Илья представлял себе этот разговор, ради
– Это еще что?
– Я тебе должен. Получи. – Митро молча смотрел на него, и Илья, в последний раз перекрестившись в мыслях, сказал наконец то, из-за чего два месяца трясся в кибитке по разбитым дорогам: – Это я тогда твою Маргитку испортил. Я, а не Паровоз. Из-за меня она убежала. И я с ней пять лет жил. Вот…
Митро молчал. И, исподлобья взглянув на него, Илья увидел, что в узких глазах напротив нет ни удивления, ни гнева. Поймав его взгляд, Митро медленно кивнул на нож:
– И что мне с ним делать? Ты знаешь, я таким делам не обучен. Это вы, таборные…
– Я покажу, куда бить. Выйдем на пустырь…
– Рехнулся?! – взорвался Митро. – Чтобы из-за тебя, поганца, я грех на душу брал? Да пропади ты пропадом! Меня Настька голыми руками задушит, ежели узнает. Да забери ты его, люди смотрят! Еще не хватало в части из-за тебя ночевать!
Илья не торопился взять нож, и Митро сам убрал его со стола. Пряча лезвие в широкий рукав кожуха, хмуро усмехнулся:
– Варьку свою благодари. Я ей поклялся.
– В чем?
– Что не трону тебя, как встречу. – Неожиданно Митро сплюнул: – Тьфу ты, черт таборный… Думаешь, коли б я тебя зарезать захотел, то раньше бы не нашел? Пять лет бы дожидался, пока ты себе совесть на базаре купишь?
Илья изумленно поднял голову. Митро встретил его прямым насмешливым взглядом. Почти весело спросил:
– А ты думаешь, я не знал? Да вы еще в Одессе не жили, а мне крымские цыгане на Конном рынке уже все обсказали: и где Маргитка, и с кем, и как живет! Ты что – сам не цыган, что ли? Не знаешь, как слухи доходят? И Яшка, сукин сын, еще дурить меня взялся! Думал – я сам не знаю! И чего это он так за тебя беспокоился, скажи мне?
– Не за меня, – глядя в стол, мрачно сказал Илья. – Из-за Дашки. Она, верно, слово с него взяла…
Митро шумно вздохнул, огляделся и, увидев на столе нетронутый полуштоф, не спеша налил себе полстакана. Подумав, плеснул и в стакан Ильи. Они, не чокаясь, выпили, одновременно ткнули вилками в соленые огурцы, молча захрумкали. Илья был настолько озадачен всем услышанным, что не знал, о чем теперь заговорить с Митро. Тот первый задал вопрос:
– Куда теперь собираешься?
– В Смоленск.
– Что, и к нашим не зайдешь?
– Чего ради? Мне только с тобой переговорить надо было.
– А к жене своей заглянуть не хочешь? Ну, хоть из приличия?
– Слушай, чего она за Сбежнева не вышла? – вдруг напрямую спросил Илья, отложив вилку. – Мне Варька сказала, что у них уже все решено было…
– Было! – сердито подтвердил Митро. – И вышла бы! Если б тебе, паршивцу, в голову не взбрело ей «Твои глаза бездонные» из кустов подвыть! Ну, что ты на меня так глядишь? А то я не знаю, кто тогда, в Одессе,
– Никаких я ног не подставлял, – буркнул Илья. – Значит, плохо хотела в княгини-то.
– Ну, сволочь и есть! – махнул рукой Митро. Через минуту он поднялся. Уже сделав несколько шагов к двери, вернулся и, наклонившись к Илье, вполголоса сказал: – Настьке я ни полслова не скажу, не надейся. Сам думай, как тебе лучше. По мне – так проваливай к чертовой матери, плакать не буду. А захочешь со своей семьей перевидаться – они теперь все в бывшем Макарьевны доме живут. Все, будь здоров! – Он бросил на стол нож Ильи и молча быстро вышел из трактира. Дверь за ним захлопнулась.
Илья не глядя сунул нож за голенище, медленно допил водку из стакана, опустил голову на руки. Долго сидел не шевелясь. Затем швырнул на стол полтинник, быстро встал, грохнув табуреткой, и, на ходу натягивая полушубок, вышел вон.
Ночную Живодерку засыпало снегом. Первый в этом году, он то переставал, то снова принимался валить тяжелыми хлопьями, облепил ветви деревьев, заставил склониться кусты сирени, выбелил улицу. Мутная луна изредка проглядывала сквозь тучи, на миг освещая молодой снег, и пряталась вновь. На воротах Большого дома сидела и уныло каркала ворона, на свой птичий лад проклиная вываливающееся из неба липкое крошево. Из-под калитки дома напротив выбрался Боська – рыжий пес семейства Смоляковых, нехотя гавкнул на ворону, и та, снявшись с ворот, исчезла в снежной пелене.
Старая керосиновая лампа коптила нещадно, и Настя погасила ее. Нашарив в темноте на подоконнике спички, запалила две свечи, отодвинула медный, весь изъеденный зеленью подсвечник на край стола. Шел уже третий час ночи, сыновья с женами и детьми давно спали в соседних комнатах, а Настя все никак не могла заставить себя лечь.
В полночь к ней неожиданно заявился Митро – весь в снегу, лохматый и злой как черт. С порога он объявил, что Настин любимый старший сын сегодня увез из мужнина дома Иринку и чем это теперь закончится – уму непостижимо. Настя всполошилась, кинулась будить младших сыновей, допытываться – кто сегодня последний видел Гришку, но и Ванька, и Петька, и Ефим лишь хлопали спросонья глазами да божились, что видели брата только утром, а после – нет. Растерянная, ничего не понимающая Настя попыталась хоть как-то успокоить Митро, но тот ничего не стал слушать, проворчал: «Яблочко от яблони…» и, не прощаясь, ушел домой. И сейчас Настя одна сидела за столом в старой кухне Макарьевны, смотрела на отражающиеся в оконном стекле язычки свечей и растерянно думала: что теперь будет? И что это взбрело Гришке в голову? И как она, родная мать, ни о чем не догадывалась? И как Иринка с выводком детей, беременная, решилась на такое? И давно ли они сговорились, и как умудрялись скрываться от всех, и что теперь скажут Картошки, и не дойдет ли до драки?
Ходики хрипло отбили три. Устав от тревожных мыслей, Настя встала, бережно открыла футляр с гитарой. Пробежавшись пальцами по ладам, она заиграла было «венгерку», но, когда дошла до любимой, мелодичной, состоящей из тоскующих переборов части, под окном вдруг заскрипел снег… коротко взвизгнула калитка… кто-то чуть слышно стукнул в окно… Настя, вздрогнув, опустила гитару. Стук повторился, шаги были слышны уже у крыльца. Настя встала, положила гитару на стол, сняла с крючка шаль. Устало подумала: «Ну, что еще-то, господи?» – и пошла открывать.