Путевые знаки
Шрифт:
— Что это?
— Да обычная серость! — сказал Семецкий, заметив наше недоумение. — Это ладно, а вот у нас на Марсовом поле огонь двадцать лет подряд горит, и это вам отчего-то не интересно. Или вот слева дом, где Пушкин умер. Хотите посмотреть, где Пушкин умер? Я там, кстати, ночевал, и во мне открылся поэтический дар. Именно там открылся. Ну что, хотите посмотреть?
— Нам это жутко интересно, но давайте мы, дорогой друг, поговорим об этом позже, — ответил Математик. А Владимир Павлович тихо пробормотал:
— Ему Пушкин лиру передал, а мы отдувайся.
Впрочем, мы тут же перестали болтать, потому что вышли на Дворцовую площадь и остановились, крутя головами и озираясь. Посреди площади стояла удивительной красоты колонна. Я был подготовлен
А, вот оно в чём дело! От какого-то нестерпимого зноя крест оплавился и выпал из рук «ангела в натуральную величину», а крылья у него сложились. И не ангел теперь стоял на вершине, а непонятно кто, причём попирая торчавший вниз головой крест. Вся площадь вокруг колонны заросла ровной зелёной травой. Эта трава была совершенно зелёная, какая-то неестественно зелёная. Но, впрочем, что я понимал в траве? С чем её сравнивать? С рисунками в книжках, что ли? Однако трава всё же была какая-то удивительно неестественная, будто подстриженная. И вот тут мы встретили настоящего мутанта, и я понял, что эти павловские собаки были просто семечки. К нам приближался какой-то повар-переросток. Будь он, как и положено мутантам, слеплен из одних костей и сухожилий, снабжён клыками и всё время пускал как бы слюни, тут всё было бы понятно. Но это был вполне похожий на человека персонаж, только ростом он вышел знатно — метра два. А то и больше, да. Он был скорее толст, а на лице застыла удивительно неприятная улыбка. Когда он подошёл ближе, я понял, что меня настораживает. Он был как бы цельнолитой, одежда на нём, колпак, брюки, ботинки всё представляло одно целое с телом, хоть и было разных цветов. При этом это был не человек, а как бы пародия на человека, кукла с гипертрофированным носом и пухлыми руками. В четыре ствола мы ударили по нему из автоматов, но он только радостно помахал нам рукой. Переваливаясь с ноги на ногу, он шёл к нам, отсекая от Дворцового моста. И тут уж не до жиру, быть бы живу. Мы бросили рюкзаки и ломанулись вперёд по высокой траве.
— Давай, поэт, давай скорее, — орал Владимир Павлович Семецкому, да всё без толку.
Наш спутник, видать, уже и сам был не рад, что отправился с нами. Бежать быстро он не мог, а только махал руками.
Мы перебежали на другую сторону площади к Адмиралтейству, где начинались какие-то джунгли: разросшийся сквер был почти монолитен, но между ним и стеной Адмиралтейства оставался проход.
Мы обернулись и снова дали очереди по псевдоповару. Было видно, как пули входят в студенистое тело и застревают в нём. Псевдоповар вдруг повернулся в сторону, и я увидел, как со стороны Дворцового моста к нам подбегают несколько собак.
Я сразу же вспотел и почувствовал, что по ложбинке вдоль позвоночника, как в страшных снах, вернее, при пробуждении, у меня ливанул холодный пот. Но уже через минуту мы поняли, что собаки не видят нас, что-то влекло их к псевдоповару. И точно, странный у него был запах, запах, который я когда-то помнил.
А пока собаки начали лаять на псевдоповара, будто на слона. Повар приплясывал и притоптывал на месте, как юмористический персонаж, да только вдруг внешне неловко, но очень точно наступил на одну из собак, и та мгновенно приклеилась к его телу. Потом ещё пару он сграбастал руками и с размаху сел на задницу.
Подобрав собак, он своими мягкими на вид руками мгновенно сломал им хребты. Поглядел на них, поднял над головой и начал их месить как тесто, по крайней мере, так это выглядело со стороны. Собаки болтались у него в руках как безвольные тряпочки, будто сразу перешли в другое агрегатное состояние.
Тихо сидели мы у края сквера и наблюдали за процессом, опасаясь привлечь к себе внимание. Мутант сидел на Дворцовой площади и жрал
— Знаешь, — сказал я Владимиру Павловичу, — был такой анекдот про питерских ещё до Катаклизма. Про то, как интеллигентный московский программист познакомился через Интернет с питерской девушкой. Ну, они там по десять писем друг другу в день отправляют, уже жить друг без друга могут, и вот он отправился в культурную столицу к своей суженой. Жутко нервничает, приехал рано утром, слонялся по городу, чтобы не заявиться слишком рано, а потом, всё же собравшись духом, входит в её парадное. Там темно и гулко, пахнет кошками, он открывает грохнувшую дверь лифта и прямо там понимает, что у него дрожат руки. Ну, тут он закуривает и доезжает до нужного этажа. Открывает дверь, выходит и видит, что прямо на лестничной площадке сидит бомж и гадит. Программист, выпучив глаза, смотрит на него и не может и слова вымолвить. Тогда бомж, не встает, спрашивает его ехидно, а вы, дескать, молодой человек, наверное, из Москвы? Ну да, отвечает тот, а как вы догадались? Очень просто, отвечает бомж, у нас в городе воспитанные люди в лифтах не курят.
Я посмотрел на Владимира Павловича с некоторым ужасом. Мы оба были циниками, но как-то анекдотов при таких обстоятельствах пока не рассказывали. Но с ещё большим ужасом я понял, что мне это кажется вполне естественным.
Мы помолчали и снова посмотрели на мутанта. Тот уже почти завершил трапезу. «Сейчас он достанет откуда-то из складок тела пачку сигарет, вытащит одну и закурит», подумал я.
У нас давно никто не курил, да и в Петербурге я пока встретил только одного курящего, да и то коноплю. Я помнил десятки книг, где полагалось так сделать после сытного обеда. Но псевдоповар просто аккуратно сложил плоские шкурки, завернув в них остатки еды, как в салфетки, засунул под мышку и стал удаляться.
В этот момент собаки перестали смотреть на него и все как по команде повернули головы в нашу сторону.
Этого нам ещё не хватало! И, тяжело дыша, мы пустились бегом дальше.
V. В ЧРЕВЕ КОНЯ
— Я думаю, — сказал Швейк, — что на всё надо смотреть беспристрастно. Каждый может ошибиться, а если о чём-нибудь очень долго размышлять, уж наверняка ошибёшься. Врачи тоже ведь люди, а людям свойственно ошибаться. Как-то в Нуслях, как раз у моста через Ботич, когда я ночью возвращался от «Банзета», ко мне подошёл один господин и хвать арапником по голове; я, понятно, свалился наземь, а он осветил меня и говорит: «Ошибка, это не он!». Да так эта ошибка его разозлила, что он взял и огрел меня ещё раз по спине.
Мы пробежали мимо очень странного памятника Сталину, так, впрочем, и было написано на фанерке со стрелочкой: «К Сталину». Отчего-то это был памятник одновременно Сталину и верблюду.
— От благодарного калмыцкого народа, — сказал потом Владимир Павлович.
Но что нам было до Сталина, когда за нами погоня, как за зеками старинных времён, по следу которых лагерная охрана спустила служебных собак.
Эти собаки приближались, мы старались не смотреть назад, а слышали только треск сучьев. Оторвавшись, мы припустили вдоль набережной и свернули к площади с Медным всадником.