Пути-дороги
Шрифт:
– Бун, бун!.. Карашо!..
– радостно пролепетал сообразивший наконец старик, торопливо смахивая с глаз слезы.
– Бун, карашо!..
– Бун, бун!..- "бунел", как в бочку, довольный Пинчук.
Между тем за глухой стеной дома стучали топоры и пронзительно визжала пила. Там под руководством "главного инженера-строителя", каковым прослыл Кузьмич, солдаты прорубали новые окна. Хозяин направился туда. "Главный инженер", потный и возбужденный, встретил его словами:
– Давно бы окна надо тут прорубить. А то в твоем доме темно, сыро... Жена и дочь хилые... Ничевошеньки ты не понимаешь!
Наутро в хате, залитой
– Бун!.. Карашо... Карашо, Кузмытш!
– и лез целоваться.
Петра Тарасовича дома не было. Накануне он узнал от Наташи и Василики, которая уже поселилась в доме Бокулеев, что дочь хозяина, семнадцатилетняя Маргарита, заражена немецким офицером нехорошей болезнью. Пинчук решил отвезти девушку в наш армейский госпиталь, что стоял в городе Хырлэу, в тридцати километрах от Гарманешти. Убитая горем мать Маргариты теперь воспрянула духом и в знак благодарности грела для солдат воду.
Петр Тарасович охотно взялся помочь семье хозяина. Глядя на худенькое, бледное, истомленное тяжкой болезнью лицо девушки, он шептал в адрес фашистов:
– Ось гниль яка... Всю Европу опоганили...
Больше всех страдал от безделья Сенька Ванин. Его неуемная молодая энергия искала выхода. Послонявшись возле Кузьмича и Лачуги, он вновь шел допекать Никиту Пилюгина. Последнее задание, в котором неплохо показал себя Никита, несколько смягчило Сеньку в отношении Пилюгина. Тем не менее он по-прежнему донимал его.
– Опять сидишь один, - говорил он ему.
– Нет бы пойти к хлопцам, побеседовать с ними вместе, анекдоты хотя б послушать... Ну, неисправимый же ты единоличник, Никита!.. А ведь что ты есть один? Ничто!
– И Сенька пускался в глубокие и рискованные философские рассуждения: - Вот взять к примеру наш последний бой с немецкими разведчиками. Один бы ты там ничего не сделал. Умер бы от страху. А все вместе мы легко управились с немцами, потому как мы - сила... Ты - опасный индивидуалист, Никита, вот ты кто.
– Отвяжись ты от меня!
– стонал Пилюгин.
– Что ты ко мне прилепился?.. "Индивидуалист"...
– А то и прилепился, чтоб ты понял...
Но тут появлялся Шахаев, и Сенька покорно умолкал. Однако, отойдя с парторгом от Пилюгина, жаловался:
– Мозолит мне глаза наш Никита, товарищ старший сержант. И зачем вы только с ним возитесь?..
Шахаев хмурился.
– У Никиты много недостатков, как, между прочим, немало было их и у тебя, Семен, да и сейчас еще кое-что осталось, - втолковывал он Ванину.
– А мы - коллектив, сила большая, как ты сам говоришь. Вот и надо перевоспитать Никиту в духе уважения к коллективу. Грош нам цена, если мы не сделаем этого. Ты вот уже и сам отделенный, а рассуждаешь не по-командирски... А ведь я считал, что ты уж совсем избавился от
Сенька безнадежно махнул рукой:
– Не верю я в Пилюгина. Его советская власть за двадцать с лишним лет не воспитала, а вы хотели сразу...
– Надо верить. Ты вот что: чем попусту Никиту одолевать, занялся бы полезным делом.
– Каким?
– насторожился Ванин, думая, что сейчас опять заставят копать укрытия.
– А вот каким: ты - опытный разведчик. Почаще беседуй со своими солдатами, особенно с новичками. Расскажи им о своих поисках. Да и в газету об этом напиши. Сейчас в дивизии много молодых бойцов. Им пригодятся твои советы. Меня и редактор просил, начподив - тоже.
Предложение Шахаева написать в газету Сеньке особенно понравилось, оно льстило ему. Целый день корпел он над бумагой. Поломал дюжину карандашей. Переживая незнакомые муки творчества, искусал все губы, даже похудел. К вечеру, однако, статья была готова. Сенька перечитал ее раза два -задумался. Не будучи вполне уверенным в своих писательских способностях, на что, конечно, имел веские основания, он после долгого размышления сделал следующую приписку:
"Прошу товарищей из газеты отредактировать мои ошибки и все недостатки в моем изложении выслать мне в письменной форме".
Не страдая избытком скромности, ниже поставил подпись:
"Кавалер четырех орденов гвардии ефрейтор Ванин Семен Прокофьевич".
Затем запечатал статью в конверт и хотел было отдать пакет Кузьмичу, по совместительству исполнявшему у разведчиков должность почтальона, но раздумал. Он вспомнил, что редакция располагалась недалеко от них, и решил отнести пакет сам, тем более что в одном доме с редакцией размещалась и полевая почта: был чудесный предлог встретиться с Верой.
Отпросившись у Шахаева, временно исполнявшего обязанности командира взвода, Семен отправился в редакцию. По дороге он увидел большую группу румынских крестьян. Среди них стоял Александру Бокулей. Он показывал всем на свой дом, хохотал, щелкал языком. Рядом с Бокулеем был невысокий человек, без шапки, с коротко остриженными седыми волосами. Человек этот тоже глядел на дом Бокулея, говорил что-то крестьянам.
Это был Николае Мукершану. Он первый поклонился разведчику. За ним то же самое сделали остальные. Ванин приосанился, молодецки козырнул и продефилировал дальше, борясь с нетерпеливым желанием вступить с иностранцами в пространную беседу.
Во дворе, где размещалась редакция "Советского богатыря", Ванин увидел любопытную сцену. Красный от злости наборщик гонялся по двору за огромным гусаком (редакции подарили этого гусака еще на Украине, и наборщики возили его все время с собой). Гусак вытягивал свои белые саженные крылья, гортанно гоготал, носясь по двору, как планер. Путь ему пересекал шофер Лавра. На крыльце стоял секретарь редакции Андрей Дубицкий и командовал:
– Лови, лови его!.. Лавра, забегай слева!.. Слева, говорю, забегай! Не слышит, черт!..
– Что случилось?
– осведомился у секретаря Сенька, готовый броситься в погоню.
– Весь петит из кассы выклевал, куршивый гад!
– ответил тот и снова закричал: - Лови, лови!..
– Какой аппетит?
– ничего не понял Ванин. Однако, подхлестнутый командой секретаря, помчался на помощь Лавре и наборщику. Гуся загнали в хлевушок и там при активном Сенькином содействии обезглавили.