Пути кораблей
Шрифт:
День, когда «Малыгин» проходил Маточкин Шар, оказался исключительно благоприятным. Ярко сияло солнце. Последние клочья тумана, провожавшие нас из Карского моря, на глазах наших таяли между лиловыми складками гор. Поверхность пролива, иногда волнуемая быстрым течением, была чиста и зеркальна. Меня поразило полное отсутствие жизни в Маточкином Шаре, придававшее ему особенный колорит, — даже чаек и кайр не было видно над струившейся и сверкающей водой. Высокие, все увеличивавшиеся горы, изрезанные и осеребренные ледниками, возвышались направо и налево. По их высоким склонам и обрывам ползли и курились похожие на лебяжий пух белые облака. Мы плыли точно посреди высокой нарисованной декорации: пролив замыкался за нами в своих изгибах, и казалось, что корабль плывет по
Любители альпийских восхождений с завистью смотрели на возвышавшиеся горы, и, чтобы удовлетворить их настойчивое желание, было решено остановиться в одном из лучших мест пролива. Место было действительно чудесное. Мы съехали на берег в шлюпке. «Малыгин» стоял на середине зеркального пролива, и казалось, он стоит посреди глубокого горного озера, в котором прозрачно отражаются окружающие его снежные воздушные горы.
Когда мы поднялись на берег, все вокруг стало видно. Шагая по острым камням, мы начали подниматься на гору. Растительность здесь была богаче, солнце пригревало теплее. Среди обломков камней на пригорках распускались цветы, над ними совсем по-летнему, садясь и раскачивая душистые венчики, гудел бархатный шмель. На крутых обрывах, между камнями, нагретыми летним солнцем, густо росла-стелилась полярная ива. Поднявшись на заросший цветами пригорок, мы с удовольствием присели, подставляя лица летнему, ласково припекавшему солнцу.
Я уже второй год не видел жаркого лета и, отказавшись сопутствовать альпинистам, тяжело поднимавшимся на крутую гору, нашел уютный уголок. Это был край скалы, под которой, как в теплице, густо росла высокая пахучая трава. Я с наслаждением лег в эту траву. Смотря на небо, вдыхая аромат полярных цветов, я лежал и слушал, как глубоко внизу шумит расплывшийся по камням поток и гогочет, носясь над потоком, тревожно кличет напуганный людьми одинокий гусь.
Становище Поморское
На выходе из Маточкина Шара погода переменилась, подул крепкий ветер, и в губе Поморской, открывающий вход в пролив со стороны Баренцева моря, «Малыгина» встретила крутая, идущая из открытого моря зыбь.
Губа Поморская — это широкий, довольно просторный залив, имеющий форму круглого ковша, в глубине которого мореплаватели-поморы с давних времен находили место для отдыха и стоянки. О временах прошлых свидетельствовал крутой обрывистый мыс, выдвигавшийся далеко в море, где на фоне багряного неба виднелись высокий каменный гурий и два деревянных креста — старинные мореходные знаки промышленников-поморов.
«Малыгин» остановился далеко от плоского берега, на котором, окруженные чашей снеговых синевеющих гор, виднелись небольшие, покрашенные желтой краской постройки.
Именно здесь много лет назад жил художник Борисов.
Памятью пребывания художника остался построенный им большой зимний дом, в котором теперь благополучно зимует артель промышленников-зверобоев, два представителя которых были взяты нами на борт при остановке у Маточкина Шара.
Теперь эти двое, уже отлично освоившиеся на корабле, готовились к отправке на берег. На прыгавшем на волне боте они возились с мотором, который никак не хотел запускаться. Сверху, свесясь за поручни, на них смотрели испачканные в угле кочегары и смеялись:
— Эй, что же твоя машинка стала?
— Крути, крути, Мишка!
— Плохо, брат, ваше дело!..
На сей раз желающих ехать на берег почти не оказалось, и я был очень доволен, оставшись единственным пассажиром в утлом боте промышленников, насквозь пропитанном ворванью и нефтью. Не дождавшись, когда пойдет мотор, над которым, согнувшись в три погибели, возился доморощенный моторист-ненец, пользуясь ветром, гнавшим нас прямо к берегу, мы отчалили от борта. Скуластая голова моториста, мокрая от пота и нефти, иногда появлялась в квадратном окошечке люка и, утершись рукой, опять исчезала. Так, с незапускавшимся мотором, больше часа качались мы на волнах, медленно гонимые ветром.
Ветер и волны, во все стороны раскачивавшие наше судно, медленно подносили нас к отлогому берегу,
Подойдя к берегу, мы убедились, что пристать нет никакой возможности. Волны с шумом накатывали на берег, гремели галькой, не в шутку грозя вдребезги разбить наше маленькое судно. Не доходя нескольких саженей, мы бросили якорь и терпеливо стали ждать лодку, которую по круглякам скатывали в воду не очень торопившиеся люди. С борта было видно, как и людей и маленькую лодку накрыла и подхватила высокая волна, как в нее на лету вскочили двое гребцов и, оказавшись на гребне другой грозной волны, она скользнула вниз, точно с высокой прозрачной водяной горки. Мало удовольствия представляло пользоваться столь ненадежной переправой, но другого выбора не было, и, когда лодочка пристала к борту нашего судна, мы уселись на ее дно прямо в плескавшуюся холодную воду, в единственной надежде, что берег близко и в случае крушения нас должно благополучно вынести прибоем на берег. Мы не заметили, как, колыхнув на высоких качелях, нашу утлую лодочку вынесло на заливаемый волнами берег. Соскочив в воду, чувствуя, как проникает под одежду ледяная холодная вода, мы бросились на сухое, где с громким радостным лаем нас окружила добрая сотня разномастных собак, с доброжелательным любопытством обнюхивавших гостей. Собаки кружились возле нас, визжали от удовольствия и ласкались. Люди стояли в сторонке. Среди них были ненцы и русские. Они приветствовали нас, по очереди подавая холодные, мокрые от морской воды руки.
По пологому берегу, засыпанному костями белух (собак кормят на становищах заготовленным впрок белушьим мясом), заставленному бочонками с свежезасоленным гольцом, хранившимся под открытым небом, мы прошли к дому. Построенный художником Борисовым крепкий дом хорошо сохранился. Превращенная в амбарушку, в стороне покинуто стояла часовня со сбитым крестом, а рядом высилась новая баня.
Промышленники, населяющие Поморское становище, живут домашнее — с женами и детьми. По высокому крыльцу мы вошли в одну из квартир. Лежавшая в сенях сука с новорожденными щенятами недружелюбно залаяла на нас. В комнатах было просторно и сравнительно чисто, висели на стенах плакаты. На двух постелях, застланных шкурами оленей, сидели взрослые ненцы. Один из них, маленький старик со сморщенным бабьим лицом, курил обгрызенную короткую трубку и, облокотившись на грязную подушку, привычно поглядывал в мутное окно. К появлению редких гостей промышленники отнеслись равнодушно, не выказывая видимого любопытства. Приехавший с нами охотник Кузнецов, знавший по имени всех новоземельских русских промышленников и ненцев, встретился как со своими. Его привечали как желанного гостя. Прислушиваясь к разговорам, я оглядывал помещение. Две женщины, молодая и старуха, копались у печки. У голой стены стоял раскрытый шкаф с опорожненными пузырьками от лекарств.
Осмотрев помещение и утварь, я подсел к молодому ненцу, показывавшему Кузнецову свои изделия из моржовой кости. Этот художник-ненец сидел на лавке, скрестив ноги, и улыбался.
— Ну, как промышляли? — спросил я, не зная, с чего начать разговор.
— Как промышляли? — сказал ненец.
— Ну да, промышляли?
— Ничего промышляли…
— Зверя много взяли?
— Зверя?
— Ну да, зверя много взяли? — повторил я, удивляясь манере собеседника переспрашивать в каждое слово.
— Зверя? — медленно ответил вопросом мой собеседник. — Зверя взяли много, ходили на Карскую сторону на собаках, взяли десять медведей. Здесь белух много взяли. Собак все лето мясом кормили…
В ожидании окончания торга, который с ненцами вели приехавшие с нами повара по поводу продажи гольца, хранившегося в больших кадках, мы долго сидели за чаем, которым нас угощали хлопотливые хозяйки. После соленой бурды, от которой на корабле давно страдали наши желудки, приготовленный на горной ключевой воде чай показался нам превосходным, и, желая согреться после холодного душа, я с удовольствием выпил не менее полдюжины стаканов.