Пути небесные (часть 2)
Шрифт:
– Совсем как тогда!..
– невольно воскликнула она,- там… клумба, в маргаритках…
– Маргаритки?..
– крикнул удивленный Мухомор.- Сейчас увидите маргаритки!..
Он шарахнулся, разодрал и примял сирень, и она увидала большую клумбу, покрытую маргаритками, и лавочку, как и там.
– Господи…- прошептала она в испуге, смотря на клумбу.
– Присядьте, барыня, на лавочку, устали…- услыхала она голос садовника, еще державшего кусты сирени.
Она почувствовала большую слабость, села на лавочку и смотрела на маргаритки. Грустны были они, розовые и белые, немые, как таимая в сердце боль. Это
Даринька поглядела на небо.
Чудесно было в лазури, в набежавшей снежности облачка. «Какая чистота…- думала она, смотря на таявшее облачко.- Такая его душа… тогда открылась…»
Мысль, что Дима-чистый, что он понял ее, смирился и выбрал достойный путь, свеяла грусть, и она снова почувствовала себя «отпущенной». Чудесное какое небо, какое чистое,- смотрела она в безоблачную голубизну.
– Смотри-ка ты, что… а!..- услыхала она голос. Алеша и садовник смотрели на рябину. Мухомор указывал на что-то, тряся пальцем. Она спросила, что это там.
– Рой, рой сел!.. и,- сказал шепотом Мухомор,- Егорыча надо, он умеет их огребать…- и побежал на пчельник.
Даринька увидала в рябине отблескивавший золотцем темный ком, державшийся чудом в воздухе, под сучком. Вокруг этого, с голову, «яйца» вились и налипали пчелы.
– Рой увидеть- к счастью, - сказал Алеша.
– Никогда не видала… к счастью?..
– Такая примета. Вчера мы с Костей разбирались в чердаке. И вот в маминой шубке… она проветривалась перед слуховым окошком… вдруг увидали рой, в рукаве шубки, и Костя сказал: «Какое-то нам будет счастье?» И вот, приехали вы… вспоминали сегодня ночью. Будто мама дает нам знак. Костя не признает примет, а сказал: «В маминой шубке, счастье!» Пчелы всегда облепляют матку, где она сядет. И все говорили: «Будет счастье, вас мамаша не забывает». Вы приехали и сняли тяжесть, Костя веселый уехал…
– Какой-то «церковный сад»… говорил садовник?..
– Здесь особые цветы, «церковные»: астры, георгины, бархатцы, бессмертники… вон, за канавкой спаржи. И душистый горошек. Мама называла «мотылечки», очень любила. Эти цветы и спаржевую зелень посылали в церковь, на Животворящий Крест. И всегда хоругви украшали…
Пришел Мухомор с Егорычем, принесли лесенку. Веселый, подвижный Егорыч хотел ручку поцеловать, но Даринька сказала: «Нет, нет… батюшке целуют руку…» Егорыч покачал головой и сказал весело: «Ишь ты, какая умница-разумница! ну, поклонюсь тебе». Шутник был, Дариньку будто за ребенка принял, сказал:
– Ужо, на Спаса, загляни на пчельник ко мне, медком-почином попотчую новую хозяйку нашу. А на хозяйку-то не похожа, не строгая.
Смотрел умильно, и у глаз его лучики сияли,- совсем как пчеляки-монахи.
– А ну, загану тебе, а ты разгадай; «Висит мохнато, увидал - жить богато!» Чего будет?..
– Ро-ой!..- засмеялась Даринька.
– Говорю- красавица-умница! А ну еще: «Сидят чернички во темной темничке, без нитки, без спицы,- вяжут вязеницы… ни девки, ни вдовы, ни мужни жены… детев
– Пчелки!..-воскликнула радостно Даринька.
– А, ты, бедовая какая, светленькая.,.- всплеснул руками Егорыч,- весело с тобой балакать. А теперь огребать давай, милая, тебе на счастье. Господи, баслови… далось бы…
Он покрестил рой, пошептал чего-то и полез по стремянке. Подставил под ком широкий сачок из кисейки и сверху тряхнул сучок. Ком мягко упал в наметку,
– Богатый роек, фунтикам к пяти, кака прибыль-то! На счастье тебе, роиться… - сказал он с ласковой ухмылочкой.
Даринька не поняла, чего это говорит «роиться». И вдруг так вся и вспыхнула.
– Како подвесило-то… молись Богу.
И пошел, покачивая в наметке, как кадило. Где висел рой, еще кружились сорвавшиеся с кома пчелы.
– Это здешний?
– спросила Даринька.
– Егорыч наш, пчеляк,- сказал Мухомор.
– Большой пчельник у нас к малиннику. Егорыч всегда оправдается, пудов полсотни медку сотового продает Матвевна, Вещатель будто… погоду по пчелам за неделю знает.
– Вещатель?..
– Странный он,- сказал Алеша,- вещие сны видит.
– Да?!.. вещие?..- будто испугалась Даринька.
– За год еще сказал Матвевне про маму: «Не жилица она…»
– Так и сказал?..
– Да. Доктора думали, что малокровие, опасного не предполагали. А Косте сказал, когда решили продать усадьбу: «Продадите, да не продадите, все медок мой есть будете». Посмеялись тогда, а вот вы вчера сказали…
– Бывают чревовещатели…- сказал раздумчиво Мухомор.
Смотрели грунтовые сараи, полные шпанских вишен, персиков, ренклодов, укрытых стеклянными стенами. Оранжереи, налитые банным теплом, с апельсинами и лимонами в кадушках, с душистыми цветами и спеющими плодами. У Дариньки закружилась голова от парева и аромата. Не помнила, как очутилась на веранде в кресле. Виктор Алексеевич опять переволновался, укоризненно говорил: нельзя же так! Она истомленно повторяла:
– Сколько я видела… будто сон. Я видела, да?..- шептала она, осматриваясь.- Колокольчики… помню, теперь все помню… И пчелы у нас… сказал он… «молись Богу…»
Все, живое, стояло перед ее глазами, и все казалось чудесным сном.
XIII
ДЕЛАНИЕ
После первых дней возбуждения к Дариньке вернулось спокойствие, с каким она выехала из Москвы. Но спокойствие это не было, как тогда, отчуждением от жизни, а «сознательным деланием», называл Виктор Алексеевич, и это его приятно удивило.
Даринька заявила, что надо установить порядок в их жизни. Действительно, порядка в их жизни не было, было как-то неопределенно, до еды совсем в неурочные часы. В характере Виктора Алексеевича, при склонности увлекаться до фантазий, была привычка к порядку, привитая ему в отцовском пансионе. Он вставал в 6, хоть порой и засиживался за чтением и чертежами, вел дневник, любил тонкую простоту одежды, отличные платки, английские духи, гимнастику по утрам и холодный душ, не терпел сора, беспорядочной мебели, в работе был строг и точен. И было ему особенно приятно и неожиданно услыхать от «внежизненной» Дариньки: