Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)
Шрифт:
Мимо домика, где мы жили, водили на работу огромную колонну евреев. Водили их из гетто, расположенного на краю города на той же улице, где стоял домик Франи. В толпе евреев видны были и женщины и дети. Водили их разбирать разрушенные при бомбежке дома, а иногда за город — строить дорогу на Любчу. Все это были местные жители и жители окрестных местечек. Однажды пронесся слух, что евреев будут уничтожать. Как раз в эти дни все мы четверо — два дяди, Михаил и я — были приглашены на именины к одному белорусу. Сам он был откуда-то из-под Щорсов и пригласил «земляков» — дружба с графом поднимала его в собственных глазах и глазах окружения. Жил он в двухэтажном доме напротив Кафедрального костела. Это был тип преуспевающего человека; он брал какие-то подряды на ремонт дорог, строительство и, возможно, был связан с немцами невидимыми, но крепкими узами. У него был свой грузовик, наш, трофейный газогенераторный ГАЗик и «рабы», которые обслуживали машину. Второй этаж его дома был занят зубоврачебным кабинетом, где работали евреи-дантисты. Они, кажется, там и жили. Евреев было несколько человек, и случилось так, что в этот день полиция пришла их забирать в гетто, и они, конечно, знали для чего их забирают. Одна из них, рыженькая еврейка вбежала в комнату, где мы сидели за столом, бросилась к первому попавшемуся на глаза — это был Михаил — и спряталась за него, прижавшись к нему. Все оторопели. За ней сейчас же вошел белорусский полицейский
Все это потрясало. Потрясала жестокая, нечеловеческая методичность немцев, но и удивляла полная пассивность и обреченность жертв. Правда, отдельные попытки сопротивления были, в том числе, и в Новогрудке. Это произошло, когда мы оттуда уже уехали. Вот как я знаю это по рассказам.
В городе оставили человек триста евреев специалистов: мастеров-часовщиков, портных, сапожников и т.п. Их перевели в большое здание бывшего суда на восточной окраине города. Здание обнесли несколькими рядами колючей проволоки. Там они и жили, и работали. Заказы брали от населения, оплату получали немцы. Я там сшил свой первый в жизни костюм из синей диагонали. Шил его чернявый, худощавый портной с бородкой. К сожалению, забыл его фамилию. Фамилия была какая-то польская. Как потом мне рассказывали, этот портной был главой небольшой организации, которая по ночам из подвала рыла выход в поле, благо здание стояло на самом краю. Землю сносили на чердак. Выкопали длинный ход, и ночью все ушли. Костяк во главе с портным ушел в леса. Говорили, что у них было и оружие. Остальных с собой не взяли, и эти потянулись в город. А так как входы на улицы по ночам охранялись, то их сразу переловили, и побег открылся. Рассказывали также, что когда в подвале нашли вход в тоннель, то обнаружили записку, гласящую, что первый вошедший погибнет. Тогда пинком ноги и пистолетом немец погнал вперед белоруса-полицейского, но ничего не случилось. Какова судьба ушедшей во главе с портным группы — не знаю.
Летом газеты принесли известие о высадке дивизии англичан во Франции у Дьеппа. Чувствовалось, что это какая-то проба. И хотя немцы описывали ликвидацию десанта как свою победу, но ведь англичане продержались больше суток. Сообщалось о потоплении французами своего флота в Ту лоне. А осенью началась битва за Сталинград. Бои шли в самом городе, и в белорусской газете, издававшейся в Барановичах в латинской транскрипции так и писалось: «apochnii hvili Stalingradu» — последние минуты Сталинграда. Чувствовалось, что битва там разыгралась не на шутку. Летом же 1942 года стали доходить слухи о каких-то реформах в Красной Армии, о введении новой формы с погонами. Казалось странным, что власти решились разрушить образ «врага» — царского офицера — золотопогонника.
Тем временем, родственники нет-нет, да и уговаривали меня ехать с ними во Францию. Дядя Миша, зная мои стремления вернуться на Родину, рисовал даже такой план: поселиться во Франции в районе Па-де-Кале, он будет работать как инженер, я с ним, и затем, выбрав подходящий момент, махнуть на лодке к англичанам. А от них к своим уже проще — союзники. Вздорность этого плана была для меня очевидной. Даже если удастся попасть к англичанам, то как от них меня примут свои? Доказывать, что ты не дважды завербованный и немцами и англичанами? План этот мне не подходил. Дядюшка же мечтал даже заработать у англичан на сенсационных рассказах о зверствах немцев, расстрелах евреев и, по-видимому, искренне верил в свой план. Мое отрицательное отношение к планам дяди укреплялось еще и тем, что человеком он был очень легкомысленным. Вот случай, характеризующий эту его черту. Не помню уж по какому поводу, все мы, четверо, были приглашены на обед к какому-то белорусскому деятелю, где были еще два-три таких же деятеля. Они считали дядю Полю близким к немцам и искали его расположения. (Интересно, что дядя Поля — этот дипломат еще старой школы — сумел так себя поставить, что немцы полагали обратное: что он близок к белорусским деятелям, а тогда был как раз период, когда создавалось некое белорусское правительство и белорусские вооруженные силы. На самом же деле дядя Поля давно махнул рукой на восток и смотрел только на запад.) Так вот, сидели мы с этими белорусами и выпивали. Дядя Миша, по обычаю своему, особенно усердствовал. Мы с Михаилом сидели напротив. И вот, дядя Миша, будучи сильно «на взводе», говорит, указывая на меня: «А ведь это коммунист, в партизаны собирается бежать. И этот с ним тоже хочет, — кивок в сторону Михаила. — Они вот под столом толкают меня, а я все рано буду говорить. Ведь я его уговариваю в Англию бежать на лодке из Франции, а он — все в партизаны» Верили ли слушатели или нет, или полагали, что что особо тонкая провокация, недоступная их разумению — не знаю. Но серьезные дела с таким человеком делать было нельзя. На другой день, когда дядя Миша протрезвел, мы ему пеняли, говоря, что за такие вещи голову снимают. Дядюшка смущаясь, твердил: «Не может быть...»
Свой же переезд во Францию дядя Миша устраивал солиднее. Он даже начал вести переговоры с какой-то фирмой один из филиалов которой был в Минске, а другой — во Франции. Дядю Мишу пригласили на переговоры в Минск, и он предложил мне сопровождать его. Я, конечно, согласился. Поездка эта была для меня интересна еще и потому, что Марыля, дочка садовника из Щорсов, сказала, что она даст мне адрес человека, через которого я смогу купить «пятерки» и «десятки» царской чеканки с тем, чтобы здесь продать. В Минске они стоят значительно дешевле, то есть я мог бы «заработать» на золоте. Своих денег у меня было мало, и Марыля прибавила от себя, чтобы барыш потом поделить. Но в последний момент адреса своего минского знакомого почему-то не дала.
От Новогрудка узкоколейкой мы доехали до станции Новоельня, пересели в поезд, привезший нас в Барановичи, где заночевали у каких-то наших знакомых. Днем, осмотрев город, который оказался неказистым и сильно разбитым, тронулись в Минск. Дорога была сплошь забита воинскими эшелонами. Ехали медленно, ночью. По краям дороги огни костров — охрана
В Минск приехали в темноте, дождались на вокзале утра и пошли по адресу опять к знакомым знакомых, к которым у дяди Миши было письмо с просьбой временно нас приютить. Шли через большой мрачный разбитый город с пустыми кварталами разрушенных или просто сгоревших домов, каменных пустырей. Глядя на все это, дядя говорил, что после войны самым дефицитным специалистом будет архитектор-строитель. Долго искали в этом страшном лабиринте нужный адрес. Пожилая женщина указала, куда надо идти, прибавив: «Там рядом булочная была, какие плюшки, сдобы продавали!» Наконец, пришли. Хозяева оказались милые люди. Он, чиновник магистрата, она — домашняя хозяйка, двое детей, хорошая большая квартира. Прожили мы там несколько дней. За это время случилось происшествие, чуть было не стоившее нам очень дорого.
В один из первых дней хозяин познакомил нас с москвичкой, немкой по крови, попавшей какими-то судьбами с дочкой и матерью (а может быть, свекровью) по эту сторону фронта. В Москве она жила поблизости от Трубниковского переулка. Была она старше меня лет на десять, но, как земляки, мы с ней стали очень быстро, что называется, на короткую ногу. Судя по всему, она была весьма оборотистой женщиной, открыла комиссионный магазин с уклоном в антиквариат. А так как фамилия у нее была немецкая (не то Шнайдер, не то Шредер), то немцы ей благоволили. По рассказам, она пользовалась у них большим успехом, что по-видимому, так и было: внешне она была привлекательна, в карман за словом не лезла, а за всем этим чувствовался характер (сейчас я думаю, что она могла быть нашим агентом). Втроем мы ходили в белорусскую оперу слушать «Кармен», из которой запомнились серые, блестящие глаза героини да непривычный белорусский язык известных арий. В переговорах с фирмой у дяди почему-то ничего не получилось. Наше пребывание близилось к концу, и деньги, имевшиеся у меня, надо было реализовать. Пользуясь короткими отношениями, я спросил знакомую, не знает ли она, где можно купить золото. Она ответила, что сама занимается скупкой бриллиантов, но с золотом дела не имеет. Покупать бриллианты меня не просили, и разговор на эту тему кончился. В последний день пребывания в Минске мы с дядей пошли на базар — наши хозяйки просили привезти дрожжи. Базар как базар — огромная толкучка, где шла торговля всем, чем можно и чем нельзя. После долгой толкотни и прицениваний купили дрожжи. И тут у меня возникла сумасшедшая мысль: а не попытаться ли спросить здесь насчет золота? Спросил у одного типа подозрительного вида. Говорит, что сам не продает, но знает кое-кого и сейчас придет сказать. С этими словами он исчез и больше не появлялся. Осмелев после первой попытки, я спросил еще одного, рослого парня, ходившего с листами резиновых подметок. Вначале я приценился к подметкам, поговорил о том о сем, и мы разошлись. После этого я заметил, что парень все время старается попасть мне на глаза. И вот тогда я решился спросить насчет золота. Он запросто ответил, что как раз этим и занимается, а подметки — это прикрытие. Тут же спросил, что меня интересует. Я ответил: «Пятерки и десятки». «А кольца и зубы не нужны?» — вопрос, которым он заставил меня внутренне ужаснуться и одновременно усыпил бдительность (я представил откуда эти «кольца и зубы»). Стали сговариваться насчет монет и назначили встречу на одном из перекрестков в пять часов недалеко от нашего жилья.
К назначенному времени вышли с дядей. Видим, подходит этот парень и извиняется, дескать, «товар» не у него, а у приятеля, работающего на железной дороге, и, что приятель придет только через полтора часа. Дело, вижу, затягивается. Нам завтра утром уезжать, а комендантский час начинается вечером в семь или восемь часов. Условливаемся встретиться в подворотне нашего дома в половине седьмого. Вновь выходим с дядей и тут же встречаем нашего знакомца с другим парнем, постарше, ростом пониже, чернявым. Приглашаем к себе (хозяин был предупрежден, что к нам придут). Вошли. Меньшой из «торговцев» при входе в комнату сказал: «Какая симпатичная комнатка», — фраза, показавшаяся мне совершенно неуместной в этой обстановке, что я про себя отметил, но не придал никакого значения. Сели. Я и чернявый по обе стороны столика, стоявшего у стены, «базарный» знакомый и дядя Миша на диванчике, так что дядя был напротив чернявого, а я - напротив «базарного» — комната была небольшой и узкой. Начались разговоры о том, о сем, и гости не спешили приступить к делу. Они о чем-то спрашивали, о чем, не помню, так как я был возбужден предстоящей сделкой. Я их начал поторапливать. Тогда «базарный» вынул бумажник и достал из него золотую десятку и две пятерки и положил на стол. Я спрашиваю: «И только? Ведь договаривались о большей сумме», — денег у меня было рублей на восемьдесят. «Базарный» ответил, что остальные у него в сапоге, в носке и что надо сначала за эти расплатиться — деньги не его. И опять я, душа неискушенная, ничего не понял, приняв все на веру. Отсчитал деньги, передал. Он их спрятал, а я придвинул монеты к себе и говорю: «Ну, давайте остальные». Они молчат, переглядываются, а потом чернявый говорит: «Мы из SD, вы попались» (Sicherheit Dienst — служба безопасности), — и для вескости оба вытащили наганы. И я, и дядя Миша моментально взмокли. Перед глазами возникли пятна крови на снегу возле минской тюрьмы, мимо которой мы накануне проходили, и тут же толпа несчастных евреев, судя по одежде, из Западной Европы. Придя в себя, говорю — предъявите документы. Показали: «базарный» мне, чернявый дяде Мише — книжечки с фотографиями, а что там было написано — я уж и не видел. «А теперь вы предъявите документы». Я показываю «базарному», дядя Миша — чернявому. У меня бумажка несолидная, отпечатанная в Любче, где мне ее выдали, машинописный текст потерся в карманах. Зато у дяди бумаги хорошие. Чернявый их долго рассматривал и только потом вернул. «Базарный» начал торопить, дескать пойдемте, дело ясное. Мы начали просить кончить все по-хорошему тут на месте: «Забирайте ваши монеты, а деньги нам не нужны». Но «базарный» стоит на своем — пошли! Вижу чернявый пишет «базарному» записку, тот отвечает, чернявый пишет еще. Понимаю, что наши дела улучшаются. Включается дядя Миша, начинает просить и уговаривать. «Базарный» говорит, что надо отчитаться перед начальством, так как оно знает, куда и на что были даны монеты. Чернявый пишет еще. Чувствуется, что он старший и уламывает «базарного». Наконец чернявый говорит «базарному»: «Ведь это же Трубецкие, князья. Историю ты знаешь? — и затем, обращаясь к нам: — А мы вас сначала за поляков приняли. Если б были поляки — вам не сдобровать. Или если бы нарвались на (тут он назвал не то фамилию, не то кличку). Ну, ладно, отдай им их феники и пошли. Только никому ни слова. Понятно?» Встали и ушли.
Я за эти долгие минуты пережил и перечувствовал многое. Почувствовал, что золото — сатанинский металл, и дал себе зарок никогда подобными делами не заниматься. Действительно, попадись мы людям другого склада — неизвестно, чем бы все это кончилось для нас.
Долго мы с дядей Мишей не могли придти в себя, а на другое утро покинули Минск с чувством большого облегчения. В Новогрудке я не удержался и поначалу напугал Марылю, а потом вернул ей деньги, рассказав все подробности.
Офицер Красной Армии
2. Командир Красной Армии
Фантастика:
попаданцы
рейтинг книги
