Пути непроглядные
Шрифт:
Гвейр не участвовал в бурном веселье. Сидел поодаль от огня, вытянув ноги и прислонившись спиною к одному из расставленных для сидения березовых чурбаков, потягивал пиво и казался совсем расслабленным. С улыбкой наблюдал за сестрой. Рольван устроился с ним рядом, на другом чурбаке. Он тоже пил и тоже смотрел и чем дольше смотрел, тем больше понимал и тем больше хотел напиться.
Она была здесь дома, окруженная любовью и почетом. Несчастье, пережитое ею в ночь на Валль и все, чем это несчастье обернулось впоследствии, сопровождало ее до сих пор. Игре носила его, как привычное одеяние боли, злости и ответственности не по силам, старившее ее раньше времени.
Подумалось – он все понял уже давно, просто не хотел в том сознаваться. А если так, и действовать надо быстро, иначе наступит утро и вместо сегодняшнего спокойствия его опять одолеют ненужные желания и надежды.
Когда он резко встал, Гвейр поднял голову и посмотрел с тревогой. Но Рольван беззаботно улыбнулся: «Я ненадолго», и пошел прочь небрежной походкой решившего прогуляться человека. Обходя пирующих, он успел разжиться куском жареного мяса и несколькими ячменными лепешками в дорогу. Заглянул в хижину, где хранилась упряжь, и долго наугад шарил в темноте. Потом пробирался к лошадиному загону, обвешавшись сбруей, неся в охапке седло и седельные сумки, и надеялся, что ему удастся остаться незамеченным. Хуже нет прощаний и объяснений, когда и без того все ясно.
Ему повезло – у костра никто и не думал расходиться. Некому было заметить его, когда он шел к воротам, ведя под уздцы послушного Монаха и старясь держаться в тени домов и навесов, как можно дальше от веселья и света.
Ворота никто не охранял: на сегодня жители уверились в своей безопасности под покровительством богов. Деревянный Лафад возвышался на пути молчаливой укоризненной тенью. Рольван передернул плечами – он чересчур проникся дрейвским духом, если в молчании идола ему чудится упрек. Обойдя статую, приблизился к воротам и принялся вытаскивать толстый шест, удерживающий закрытые створки.
– Куда ты собрался? – спросил, вынырнув из темноты, Гвейр.
Рольван замер, как застигнутый на месте преступления. Кровь бросилась ему лицо, и щеки запылали.
– Гвейр… – пробормотал он.
– Что за глупость ты придумал, Рольван?
– Я… так будет лучше всем. Я просто уеду, и вы про меня забудете. Не мешай мне. Пожалуйста.
Юноша из той же компании, что сопровождала Игре, появился вслед за Гвейром и встал рядом, без смущения прислушиваясь к разговору.
– Ты никуда не уедешь, – сказал Гвейр.
– Ты же сам хотел от меня избавиться! – воскликнул Рольван, чувствуя, как предательски тает его решимость. – Вспомни! Ну, зачем тебе это сейчас?!
– Я, и правда, этого хотел. Но передумал, уж прости. Тегир, – Гвейр забрал повод Монаха и протянул его своему спутнику. – Уведи коня. Идем, Рольван.
И Рольван пошел за ним, презирая собственную беспомощность, на ходу придумывая возражения, но так и не высказывая их вслух. Он думал, что они возвращаются к костру, но Гвейр обошел веселящихся и повел его дальше. Празднование между тем продолжалось, делаясь все бесшабашнее. На бочках, где недавно стояла Игре, теперь устроился флейтист, наигрывающий веселую мелодию. Вокруг плясали. За общей суетой было трудно разобраться, кто где, но Игре Рольван не нашел.
Свет костра остался позади, и он понял, куда его ведут. В десяти шагах от хижины увидел неподвижную фигуру сидящего на земле человека
– Это мы, – сказал Гвейр. – Ты можешь вернуться к огню.
Юноша замотал головой:
– Она сказала, чтобы никто не беспокоил. Я посторожу, потом Бедвер сменит.
– Хорошо, – согласился Гвейр. Кивнул в сторону хижины: – Найдешь дорогу, Рольван?
Отсвет далекого костра придавал красноватый блеск глазам Дергидана. Он смотрел прямо на Рольвана, и тот не мог понять, что означает выражение его лица – смесь любопытства, зависти и насмешки.
Гвейр вдруг фыркнул и хлопнул Рольвана по плечу.
– Иди наконец, – сказал он так же насмешливо, как смотрел Дергидан.
Тогда Рольван пошел к хижине. Ноги у него не сгибались. Двое за спиной смотрели вслед, и их взгляды вызывали зуд, как укусы насекомых. В голове было совершенно пусто.
В хижине все осталось таким же, как он помнил – засыпанный соломой земляной пол, тростниковые постели, низкий столик в стороне от очага. На столе маслянисто чадил простой светильник – фитиль в глиняной плошке с жиром. Куски шкур, на которых обычно рассаживались пришедшие послушать Верховную дрейвку, были стопкой сложены у стены.
Игре ждала его, стоя перед холодным очагом. Она волновалась – Рольван понял это из того, что она даже не попыталась делать вид, будто чем-то занята. Когда он вошел и опустил за собой полог, она обернулась и стиснула руки на груди. Рольван остановился, не зная, что сказать.
Они были похожи с Нехневен, очень похожи. Но – теперь, вблизи, он понял разницу. Богиня предстала перед ним воплощением красоты, ледяным и прекрасным, как застывший на морозе водопад. Она вызывала страсть, но не могла дать жизни. Игре была настоящей. От нее слабо пахло потом и дымом костра. Рыжие волосы в беспорядочно вились вокруг головы и встрепанными языками пламени рассыпались по плечам. Предплечье украшал синяк, наполовину прикрытый платьем – след удара деревянным мечом. Руки, беспокойно теребившие кулон с волчьей головой, были мозолистыми руками воина. Сам кулон был или тем самым, что пропал у источника вместе с ее одеждой, или похожим, как две капли воды. Рольван знал, что если наберется смелости прикоснуться к ней и раскрыть ее ладонь, он увидит болезненные алые шрамы, памятную цену открытия Врат.
Несовершенная. Живая. Единственная.
В конце концов она первой нарушила молчание:
– Значит, ты решил уехать? Это правда?
– Я подумал, что так будет лучше.
– Вот так, просто, уехать, ни слова не сказав? – в тусклом дрожащем свете Рольван увидел ее гримасу – болезненную тень прежнего волчьего оскала. – Вот, значит, чего стоят твои обещания?
Недоумевая, как вышло, что он снова оказался в чем-то виноват, Рольван проговорил:
– Я многим давал обещания и нарушал их, Игре, но не тебе. Разве я не сделал все, что ты хотела, не привел Гвейра обратно?
Она закусила губу и резко отвернулась. Рольван стоял, растерянный и неуклюжий, не зная, может ли такое быть, чтобы Игре плакала из-за него, или ему все же показалось, не зная, что ему делать и чего она добивается. Игре произнесла отрывисто:
– Я не про это. Про другое. Там, у Эйр-Дана, когда ты меня нес, ты говорил, что никогда не бросишь, даже если я… Разве ты забыл?
Кровь снова прилила к щекам – в тот день он много чего наговорил. Решив, наверное, что сказанное прозвучало чересчур беззащитно, Игре развернулась к нему, по-Гвейровски встряхнув головой, и смахнула слезы тыльной стороной ладони. Рассмеялась надтреснутым смехом: