Пути-перепутья
Шрифт:
— Не мудри, не мудри, старик, сказал Егорша и запросто, но в то же время и по-начальнически похлопал председателя по рыхлому загривку. — Кончай с этими старыми прижимами! — Намек на не очень революционное прошлое Телицына: на его службу у купцов Володиных. — Важную политическую кампанию срываешь. В показательные «Новую жизнь» выводим, а ты как помогаешь? Палки в колеса?
— Но я не могу отменять распоряжения райкома…
— Какие это распоряжения райкома? Я что-то не слыхал…
— Башкин сегодня звонил…
— Башкин?
Егорша
— Ох, опять мудрит этот Башкин… — озабоченно вздохнул Егорша.
— Башкин сказал, — как по газете начал читать Телицын, — чтобы все стекло, имеющееся в наличии на складах райпотребсоюза, передать Сотюжскому леспромхозу… ввиду того, что этот объект в настоящее время является ударной стройкой…
— Ну, правильно! — живо воскликнул Егорша. Об этом же самом сейчас обсуждали у Фокина… Лес — это основа, товарищ Телицын, золотой фонд… А у нас картина в данный момент один минус. Худо работаем. На пятьдесят три процента план третьего квартала выполнили…
Телицын, медленно ворочая своей лысой головой, делал вид, что внимательно, с пониманием слушает этого необычного посетителя, а на самом-то деле — Егорша был уверен в этом — только и делал, что ломал свою лошадиную голову над тем, кто он, Егорша. Где служит? Старый, опытный волк — боялся сделать промашку: а вдруг да этот человек, так нахально развалившийся у него на столе под самым носом, какая-нибудь важная шишка!
Егоршу это забавляло. Но в конце концов он сжалился над стариком.
— Не верти впустую подшипниками. Новый зав коммунальным отделом райисполкома. — Егорша назвал свою фамилию, пожал руку председателю и сразу заговорил как равный с равным, как товарищ по работе:
— А в части стекла соображать надо, товарищ Телицын. Башкин ему сказал… А кто, Башкин будет отвечать за срыв коровника в Пекашине? Завершающий этап колхозного строительства на данную пятилетку… Башкину будет расчесывать кудри Подрезов?
Непонятно, как это раньше ему не пришло на ум имя Подрезова, зато сейчас ничего больше разъяснять Телицыну не нужно было. Все понял в один миг. Вот какой пароль это имя. Все двери открывает.
В общем, девять ящиков стекла Егорша вырвал. Ну а насчет личного провианта вопрос решился без всяких прений. Два килограмма сахара, три восьминки чая, три буханки черного хлеба, две буханки белого — это Телицын отвалил сразу.
На улице Чугаретти, с восторгом глядя на Егоршу, воскликнул:
— Ну, товарищ Суханов, ты и мастер же по части заправлять арапа…
— Шлепай, шлепай, — снисходительно сказал Егорша. В магазине народу не было — хлеб по спискам выдают с утра, — и продавщица, довольно смазливенькая чернушка, быстро отоварила его.
— Еще
— А дымку вам не положено, — ответила продавщица.
Действительно, про дымок Телицын забыл — Егорша обнаружил это уже тогда, когда вышел на улицу. Но возвращаться ему не хотелось. Да и самолюбие не позволяло. Какой же он, к хрену, завотделом райисполкома, ежели сельповский прилавок не сумел самостоятельно взять?
— Давай, давай, милуша, не разоришься, — зачастил Егорша, а главное, нажал на свой синий глаз с подмигом.
И глаз сработал: продавщица, улыбаясь, выбросила из-за прилавка две пачки «Звездочки».
Точно так же Егорша поупражнял свой глаз и на другой продавщице из соседнего мясного и рыбного отдела, хотя на морду та была и не шибко съедобна. Он запомнил слова старшины Жупайло, который в минуты отдохновения любил поучать своих питомцев: «Сколько раз увидишь бабу, столько раз и выворачивайся чертом, а иначе в нужный момент можешь дать осечку».
— Все в порядке, Иван Дмитриевич! Привез, девять ящиков — как в аптеке… Ну, жмот этот Кондраха! Гад буду, всю договоренность вашу похерил. Райком, райком — и никаких гвоздиков. Трясись обратно… Ставров помог! Как начал, начал Кондрахе массаж на лысину наводить, тот и копыта кверху — хоть все склады выворачивай.
— Ладно, Чугаев. Иди. До завтрашнего дня свободен.
Чугаретти угрюмо сверкнул своими беляшами, подождал, не скажет ли еще что хозяин, и вышел.
Загремела, застонала лестница под сапожищами, пушечным выстрелом бабахнули ворота на крыльце, а затем Лукашин услышал яростный визг и скрежет железа под окошком — Чугаретти заводил грузовик.
Анатолий Чугаев, при всей своей разбойной наружности, был как малый ребенок. Набезобразил, напортачил — выругай, хоть выпори — не обидится. Но уж если он сделал хорошее дело — приголубь, не пожалей хороших слов, а иначе он и не работник на другой день.
Лукашин хорошо знал эти причуды своего шофера, но разве ему сейчас до этого было? Разве человек, у которого пожар в доме, улыбается? А у него было пожар — плотники опять удрали на выгрузку. И когда! Среди бела дня, чуть ли не у него, председателя, на глазах.
Первой мыслью его было кинуться к реке: сволочи! Что делаете? Неужели не понимаете, что ежели коровник к холодам не будет готов, вся скотина померзнет?
Но он взнуздал себя — пошел в контору. Он ходил уже раз на берег, разговаривал с пьяными мужиками, а что вышло? Кричал, разорялся, грозился стожки отнять, а сегодня чем грозить?
На задворках, за амбарами, там, где новый коровник, догорало усталое, натрудившееся за день солнце. Красные лучи его насквозь прошивали колхозную контору, скользили по худому, небритому лицу Лукашина, который затравленно, как волк, бегал из угла в угол.