Пути Предназначения
Шрифт:
— Благодарю, — не то скривился, не то оскалился эмиссар. — Вижу, что для ордена вы окончательно потеряны.
— Зато, как оказалось, ещё не потерян для людей. А значит и для жизни.
Эмиссар брезгливо повёл плечом и вышел из комнаты. Ученик тенью скользнул за ним.
…До космопорта ехали молча.
А в порту адепт сбежал. Возле билетных касс сунул эмиссару в руку свой мобильник, шмыгнул в толпу и исчез, как будто его никогда и не было.
— Ну и чёрт с тобой, — плюнул эмиссар. — Одним дерьмом меньше, воздух чище.
Купил билет, сел в звездолёт,
Место справа, на котором обычно сидел ученик, теперь заняла какая-то толстомясая тётка. Шумно возилась, устраиваясь перед долгим полётом, пыхтела, сопела, бурчала и ворчала, противно позвякивала золотыми украшениями, которых от тщеславия нацепила второе больше, чем требовал не то что хороший, а даже самый элементарный вкус. Пахло от тётки резкими духами и немытым телом.
Эмиссар брезгливо отвернулся.
В груди словно засел кусок льда, давил тупой неотвязной болью.
Эмиссар шевельнул плечом, пытаясь избавиться от скверного ощущения. Но боль стала лишь сильнее.
Некстати вспомнилось, что глаза у беглого адепта были карие с золотистыми крапинками. Когда он читал что-нибудь серьёзное, то всегда покусывал губу. Очень смешно ел мороженое-эскимо — согнувшись буквой «Г», чтобы не заляпаться. Но всё равно умудрялся посадить пятно на рубашку.
«В маленьких кафе мороженое подают в чашечках и с ложкой. Там у него встреча с любимым лакомством происходила без эксцессов».
Теперь ученика нет. За его побег эмиссара вряд ли накажут, как в своё время наказали Найлиаса, — людей действительно не хватает. Ограничатся выговором. А через полгодика и нового адепта подкинут. Если будет, кого подкидывать…
Лёд в груди давил всё сильнее. Эмиссар не выдержал этой боли, заплакал.
Толстуха в соседнем кресле резко задёрнула занавески, пряча эмиссара от людских глаз.
— Это ничего, — сказал она эмиссару. — Плачь. Это помогает.
И задёрнула занавеску со своей стороны.
Эмиссар остался совсем один.
В судебной инспекции началась пересменка.
Авдей выбрался из-за стола, взгромоздился на костыли и заковылял к выходу.
В коридоре к нему подошёл Паларик.
— Ваш знакомый с таким азартом и увлечением снимал работу судебной инспекции, как будто делал репортаж о любовном свидании стереозвёзд.
— На мой дилетантский взгляд, — ответил Авдей, — гораздо интереснее увидеть всесторонне освещённую деятельность судебной инспекции, нежели задницу очередной звездульки. Если ваш искушённый взор предпочитает второе зрелище первому, вас никто не ограничивает в праве выбора программы.
— Ну ты и язва! — не то возмутился, не то восхитился Паларик. — Сам журналистикой заниматься не пробовал?
Авдей отделался неопределённым жестом.
— Так я и думал, — кивнул Паларик. — Что писал? Или снимал?
— Писал. Иногда. — Авдей запнулся, подыскивая приемлемый для судейского слуха синоним слову «прокламация». — Я изредка писал маленькие заметки публицистического характера на социально-политические темы.
— Не хило, однако, —
— На переделку всего два раза возвращали.
Паларик смотрел задумчиво.
— Ты выглядишь усталым, — сказал он. — Назавтра тебе срочный однодневный отпуск вдруг понадобился. Я разрешение подписал, но, может, тебе помощь нужна? У тебя какие-нибудь неприятности?
— Нет, всё хорошо. Спасибо.
— А глаза у тебя и впрямь невесёлые, — заметила Филимонова. — Что-нибудь с музыкой не ладится?
Авдей отвернулся. У девчонки проницательность следователя или исповедника.
— Значит, музыка, — сказала Филимонова. — Что с ней не так? Я не спец и подсказывать не берусь, но пока рассказывать будешь, наверняка и сам поймёшь, что где не ладится и как с этим бороться.
— Всё и так понятно, — устало проговорил Авдей. — Раньше музыка была для меня всей жизнью. Когда сломали руку, музыка исчезла, и жизнь на какое-то время показалась пустой. Но вскоре обнаружилось, что в моей жизни, кроме музыки, есть и другие важные составляющие. Просто раньше я смотрел только на музыку, а их не замечал. Когда я лишился музыки, то поневоле занялся тем, что осталось. И оставшееся оказалось настолько важным и интересным, что я забыл о музыке. Я даже не сразу заметил, что она вернулась. Если бы мне не предложили купить кмелг, то я сам бы до этого и не додумался, настолько был занят другими, внемузыкальными составляющими моей жизни. Но как бы то ни было, а теперь музыка у меня снова есть. Однако смотреть только на неё одну я уже не могу. Поле зрения расширилось, и не замечать другие составляющие невозможно. Выкинуть их тоже нельзя, это равносильно тому, как если бы выкинуть глаз или ухо. Но с музыкой они не сочетаются категорически! Больше того, они и друг друга исключают. Так что я оказался неуделком, потому что не знаю, какое из множества выбрать. Беда в том, что составляющие нельзя соподчинить. А значит большинство из них придётся выбросить.
— Есть и другой вариант, — возразил Паларик. — Добавить к уже имеющимся составляющим ещё одну, которая сможет превратить их взаимоисключаемость во взаимодополняемость.
Авдей улыбнулся невесело.
— И что же это будет? А главное — в каком деле такая конструкция принесёт пользу?
— Жизнь покажет, — ответил Паларик. — Так или иначе, а твои таланты сами тебя подтолкнут к тому, чем тебе лучше всего заниматься. Ты только не прогляди это за вереницей обыденных дел.
— Постараюсь, — кивнул Авдей.
Адвиаг, Пассер и Михаил Северцев просматривали свежие донесения, затем пронзительно-яркими цветными фломастерами заполняли сводную таблицу — огромный лист бумаги, разложенный на просторном круглом столе. Заполнять таблицу приходилось стоя, и через два часа работы ноги ощутимо поламывало.
— На референтов бы перепихнуть, — мечтательно сказал Адвиаг, потёр затёкшую поясницу. — Да нельзя, высший уровень секретности.
— А то у нас референты без подписки о высшем допуске, — буркнул Пассер.