Путин Vs Ленин. Противостояние

Бирюков Андрей Владиславович

История Ходынской трагедии достаточно описана как в исторической литературе, так и беллетристике. Потому просто приведем всего лишь несколько свидетельств очевидцев.

Те, кто пережил тот день, впоследствии вспоминали “кровавую субботу” как самое страшное потрясение своей жизни. “Погода стояла тогда превосходная, - писал впоследствии П. Шостаковский, - и предусмотрительный московский люд... решил провести ночь на Ходынском поле, на свежем воздухе, чтобы на месте быть к самому началу гулянья... Ночь, как на беду, была безлунная, и Ходынское поле погрузилось в полную темноту. Люди все прибывали и, не видя перед собой дороги, спотыкались, падали в овраги... Все более плотной становилась необозримая толпа. Народ все прибывал и прибывал. Не менее полумиллиона людей скопилось к утру между городской границей и стеной из 100 буфетов. Горсточка полицейских и казаков, отправленных на Ходынское

поле „для поддержания порядка», почувствовала, что положение становится угрожающим и что ей не справиться с этой стихией... Утро выдалось тихим, ни ветерка. Притока свежего воздуха над спрессованной толпой не было. Дышать становилось все труднее. Пот заливал синевато-бледные лица, и они казались заплаканными”.

Известный репортер, корреспондент газеты “Русские ведомости” В. А. Гиляровский, единственный из двухсот отечественных и зарубежных журналистов, освещавших коронационные торжества, кому довелось провести ночь на Ходынском поле, вспоминал: “Толкотня, давка, вой. Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва, выше роста человека, прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади все плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползли по головам и плечам народа на простор. Остальные были неподвижны: колыхались все вместе, отдельных движений нет. Иного вдруг поднимет толпой, плечи видно, значит, ноги его на весу, не чуют земли… Вот она, смерть неминучая!”

Шеф жандармов и свитский генерал В.Ф. Джунковский писал в своих записках: “Над этой почти миллионной толпой стоял от людских испарений пар, похожий на болотный туман. Этот туман скрывал толпу во рве. Дышать было нечем. Около 6 часов утра стали раздаваться крики о помощи. Толпа заволновалась и стала требовать раздачи угощений. В 2-3 буфетах начали раздавать. Раздались крики: «Раздают», и это было как бы сигналом к началу несчастья. Море голов заколыхалось. Раздирающие стоны и вопли огласили воздух. Толпа сзади наперла на стоявших во рву, некоторые взбирались на плечи и по головам шли вперед, происходило что-то невообразимое, артельщики растерялись, стали бросать кружки и узелки в толпу.

Не прошло и 10 минут, как буфеты были снесены, и вся эта масса, как бы пришедшая в себя, отхлынула назад, с ужасом увидала ров, наполненный и мертвыми, и изуродованными. Прибыли власти, началась ужасная работа - отделение живых от мертвых. Умерших обнаружено было 1 282 человека, раненых более 500; покойников увозили в течение почти всего дня на Ваганьково кладбище, где их приводили в известность, несчастных раненых отвезли в больницы и приемные покои.”

Печально известный по русско-японской войне Куропаткин А.Н. также вспоминал, что “в 12 часов пополудни, по дороге к Ходынскому полю, встречались возы с убитыми, которых по глупому чьему-то распоряжению развозили днем по всем частям Москвы. Многие, ехавшие на праздник, в том числе, как говорили, государь, встретили эти возы. На празднике стали получаться всё более и более печальные вести. Обручев сказал мне, что убитых 1100 человек. Другие говорили — до 3000 человек. Тем не менее все собрались и заняли нарядные эстрады. Съехались высочайшие особы. Прибыл государь с государыней, хор в 1000 человек (другие говорили в 2000 человек) с Сафоновым грянул “Боже, царя храни”.

Только по официальной статистике, в этом «прискорбном событии”, как именовалась Ходынка в опубликованном вечером лаконичном сообщении властей, пострадало 2690 человек, из которых 1389 погибли. Точное же число получивших разного рода увечья, ушибы и травмы вряд ли поддается учету. Во всяком случае, как впоследствии отмечалось в литературе, еще долго в окрестностях Москвы находили трупы в беспамятстве бежавших оттуда людей.

С.Ю. Витте впоследствии вспоминал: “Меня мучил прежде всего вопрос: как же поступят со всеми искалеченными людьми, как поступят со всеми этими трупами убитых людей, успеют ли поразвозить по больницам тех, которые еще не умерли, а трупы свезти в какое-нибудь такое место, где бы они не находились на виду у всего остального веселящегося народа, государя, всех его иностранных гостей и всей тысячной свиты. Затем у меня являлся вопрос: не последует ли приказ государя, чтобы это веселое торжество по случаю происшедшего несчастия обратить в торжество печальное и вместо слушания песен и концертов выслушать на поле торжественное богослужение?”

Вероятно, что и перед царем вставали в тот день те же самые вопросы, однако ни воспоминания других лиц, ни его собственные записи не раскрывают в полной мере его душевных переживаний.

Обратимся к его дневнику: “До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном “народном празднике”. Собственно, там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и “Славься”. Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мама в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч”. Вот и все, что он мог сказать и выразить. Про страдания народа всего пара лаконичных сухих строк, остальное же семейные дела. И встав перед выбором: довести до конца праздничную программу по намеченному плану или же объявить траур и показать народу, что он с ним, Николай II оказался в крайне затруднительном положении. Да, вполне возможно, что он по-человечески был огорчен и расстроен случившимся. Но его больше беспокоило то, что съехавшаяся со всего света такая масса людей прибыла в Москву именно на коронационные торжества. Не хотелось ему и омрачать праздник для своих родственников. И ничто не подсказало ему единственно верного решения. В этом был царь, истинный, а не лубочно-пасторальный, каким его любят представлять современные монархисты, либералы и новые буржуа.

Когда Витте добрался до места, никаких видимых следов случившегося не было, “ничто не бросалось в глаза... все было замаскировано и сглажено”. Но что более всего потрясло не только его, но и многих гостей и жителей Москвы, так это то, что “празднества не были отменены, а продолжались по программе: так, массою музыкантов был исполнен концерт под управлением известного дирижера Сафонова; вообще все имело место, как будто никакой катастрофы и не было”. Праздник над трупами, по выражению Гиляровского, шел своим чередом...

Потом, всего в полутора-двух верстах от Ходынки, царь произносил перед собравшимися высокие слова о том, что заботы о народном благе так же близки его сердцу, как они были близки его деду и незабвенному дорогому родителю. А вечером, облачившись в парадный мундир лейб-гвардии уланского полка с орденской лентой Почетного легиона, император с супругой направился на запланированный по церемониалу бал у французского посла графа Монтебелло. Многие ожидали, что бал будет отменен, более того, императору советовали не приезжать сюда. Однако Николай не согласился, выразив мнение, что, хотя катастрофа и есть величайшее несчастье, но оно не должно омрачать праздник коронации, и ему не хотелось бы огорчать свою родню. Интересы “семьи” оказались выше интересов если не народа, то хотя бы престижа государственной власти.

Можно смело сказать, что в этом трагическом эпизоде в концентрированном виде спроецировалось время правления Николая II. Именно тогда отчетливо проявилась неспособность в общем-то неглупого императора точно реагировать на изменения ситуации и в соответствии с ней корректировать собственные поступки и действия властей. По всей вероятности, ему было просто не дано должным образом отвечать на живое течение общественной жизни. Но если в судьбе частного человека это, как правило, имеет малое значение, то для главы такого авторитарного государства, как царская империя, этот недостаток был чреват очень тяжелыми последствиями.

Для современных монархистов это весьма неприятный момент, трудно объяснимый с их точки зрения, и часто трактуемый ими как испытание или воля Божья, но легко понимаемый, если отбросить излишнее преклонение перед институтом монархии. И недаром для характеристики трагедии я выбрал только тех, кто был приближен к царю, кто были истинными монархистами не только по положению, но по зову сердца.

После катастрофы остро возник извечный русский вопрос: кто виноват? Наказаны были московский обер-полицмейстер Власовский и его помощник — оба были сняты с занимаемых должностей. Но все же, неужели они одни были виноваты в этом? Давайте еще раз дадим слово графу С.Ю. Витте: “На вопрос о том, каким образом могла произойти такая катастрофа и кто за нее ответствен, сейчас же получили ответ: что катастрофа произошла от полной нераспорядительности, а между тем никого ответственного.”