Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
Я испугался и разволновался. Не столько из-за его слов, сколько из-за того, что он заговорил. А он вдруг начал говорить, не останавливаясь. И еще меня удивило, что за все время этого монолога он ни разу не помянул человека, ни добром ни злом. Он как будто вообще не связывал человека с его поступками, потому что всякую свою фразу начинал со слов: «Причина всех причин в Своем благословенном милосердии породила это» — и кончал словами: «По воле Причины всех причин было это вызвано». Мы с вами, дорогие братья, тоже знаем, что все в мире приходит от Единственного, но мы при этом добавляем дела человека к делам Всевышнего, как будто Он
Под конец он протянул мне старый, помятый листок бумаги и попросил прочитать этот листок после его смерти, еще до того, как его отвезут на место последнего успокоения. Он увидел, что мои глаза наполнились слезами, и взял мою руку со словами: «Еще не пришел час моей кончины, но она близка, и я прошу, чтобы написанное в моем завещании было выполнено полностью».
Через час пришла Ципора, а за ней Куба. Он опять стал осматривать больного и надолго задержался с ним. Когда он вышел, я пошел за ним и рассказал, что рабби Хаим дал мне свое завещание. Куба снял шляпу, покачал головой и ничего не сказал. Я боялся спросить, полагает ли он, что смерть рабби Хаима так близка, и в то же время страшился, что он сам вот-вот скажет мне об этом. Куба вернул шляпу на голову и пошел к себе, заложив руки за спину и широко выбрасывая ноги. Потом вдруг остановился, обернулся и крикнул: «Почему тебя не видно?»
Я спросил: «Что значит — не видно? Разве ты меня не видишь?»
Он прокричал: «Почему ты не приходишь ко мне?»
«Почему не прихожу? Но ведь я ухаживаю за больным».
«Ну если ты ухаживаешь за больным, так приходи на следующей неделе».
«На следующей неделе?»
«Сервус!»
У меня потемнело в глазах. Сердце мое упало. Я стоял посреди улицы и не знал, куда идти. За Кубой нельзя, ведь он велел приходить на следующей неделе, а еще не кончилась эта. И к рабби Хаиму нельзя, чтобы он не почуял чего-нибудь по моему виду.
Наступил канун субботы. В гостинице пекли, варили, готовили субботнюю трапезу. И вдобавок, если не ошибаюсь, у них появился новый гость. А может, и не было никакого нового гостя, и мне просто показалось, что он есть, но из-за него мне стало неприятно там сидеть, и я направился навестить больного.
Шел я, шел и вдруг сказал: «Вус от ир зих цу мир ангечепт?», то есть: «Чего вы ко мне прицепились?» — на том языке, на котором говорят в моем родном городе. Сказал и сам поразился. Во-первых, потому, что вокруг не было никого, кто бы следовал за мной. А во-вторых, потому, что я всегда полагал, что сам с собой разговариваю на святом языке иврит, а оказалось, что на языке будней, на идише.
Но тот человек, что увязался было за мной, а потом исчез, теперь вдруг снова появился. У него было грубое лицо мясника, а борода — как у казенного раввина [272] . Озабоченный своими мыслями, я его сначала не заметил. Но он остановил меня и спросил: «Ты идешь к рабби Хаиму?»
Я сказал: «Откуда ты знаешь, что я иду к рабби Хаиму?»
«Потому что я тоже иду к нему».
Я подумал: «Ведь он же ведет с собой овцу, как же он войдет с ней к рабби Хаиму?»
272
Казенный раввин — существовавшая в 1857–1917 гг. выборная должность в еврейских общинах Российской империи. Согласно
Он нагнулся, сорвал пучок травы, сунул овце в рот и сказал: «Моисей, зачем ты смотришь туда?»
Я ответил: «Ты обращаешься ко мне? Так меня не зовут Моисей, и я не смотрю туда».
«Моисей, — укоризненно сказал он, — как же ты говоришь, что не смотришь туда? А тот голубь, что кружит над нами, — разве ты не смотришь на него?»
Я повторил: «Здесь нет никакого голубя, и меня не зовут Моисеем».
Он спросил: «А кто же это там танцует на шляпе раввина? Медведь, что ли?»
Я снова крикнул: «Вус от ир зих цу мир ангечепт?!»
Он улыбнулся: «Хочешь, я покажу тебе чудо? Видишь эту овцу? Вот сейчас я потяну за веревку, и она исчезнет».
Я огляделся: «Ну, где же чудо, о котором ты говорил?»
Он сказал: «Поскольку ты веришь, что я могу сотворить чудо, мне уже не нужно трудиться его сотворять. Но чтобы не оставить тебе ни с чем — смотри, сейчас я потрусь о стену и скажу: „Деньги“, а тебе покажется, что это Игнац».
Я сказал: «Какое же это чудо, ведь вот он Игнац, стоит передо мной».
«А где же я?» — спросил он.
«Ты?»
Он похлопал по своей шляпе: «Ну да — где я?»
«Ты? Где ты?»
Я оглянулся по сторонам и спросил Игнаца: «Что это за человек был здесь, с овцой?»
Игнац поднял голову, посмотрел на меня всеми тремя дырами, что у него на лице, и сказал: «Нету здесь никакого человека с овцой».
«Но ведь я сам их видел!»
«Наверно, господин соизволил себе их вообразить».
Я оставил расспросы.
«Жаркий день сегодня, верно, Игнац? — сказал я. — Боюсь, что будет дождь».
«Да, жаркий день, господин», — согласился Игнац.
«А что это там летает над крышей Дома учения?» — спросил я.
«Ворона или голубь», — ответил Игнац.
«Значит, тот человек верно говорил», — пробормотал я про себя.
«Какой человек?»
«Хозяин овцы».
«Какой овцы?»
«Той, которую вел человек, искавший Моисея».
«Моисея? Кто здесь Моисей?»
«Вот я тебя и спрашиваю».
«У нас есть несколько Моисеев в городе», — сказал Игнац.
«Почему же ты сказал, будто не знаешь?»
«Потому что ты спрашивал о каком-то Моисее, который здесь, а не вообще о Моисее, — сказал Игнац и протянул руку. — Пенендзы, господин, пенендзы!»
Я дал ему какую-то мелочь и пошел дальше.
У рабби Хаима я застал Хану. Она дремала возле его постели. Когда я вошел, она встала, протерла глаза и попросила меня присесть. Я сказал, что готов посидеть здесь, если она пойдет немного отдохнуть. Но она возразила: «Нет, я подожду, пока придет Ципора». Рабби Хаим поднял на нее умоляющие глаза и прошептал: «Иди, доченька, иди». Она посмотрела на него и нехотя вышла.