Путник, зашедший переночевать
Шрифт:
«У нас здесь хорошее — это когда нет еще худшего», — улыбнулся он.
Так мы ехали себе и ехали, как вдруг повозка сильно заскрипела и остановилась. Возчик спустился, осмотрел колеса и стал поливать бранью и себя, и своих лошадей, и дорогу, и всех пришедших в этот мир. Потом повернулся к нам и сказал: «Придется вам сойти, господа. Колесо сломалось».
«И что мы будем здесь делать?»
«А чего вам делать? — сказал возчик. — Вы только охраняйте повозку и лошадей, а я пойду и поищу, кто бы мне починил колесо».
Я спросил, долго ли нам придется тут стоять. Он ответил: «А вы и не должны обязательно стоять. Если хотите, можете сесть».
Так мы просидели полдня. Возчик все не возвращался. Даниэль встал, развязал свой сверток и предложил: «Давайте пообедаем».
Мы уже кончали есть, когда послышался звук шагов. Я сказал Даниэлю: «Идут два человека». Он ответил: «Да, я вижу четыре ноги». Подошел возчик, а с ним какой-то невысокий и плотный старик. Оказалось, что это сельский кузнец, который натянул новый обруч на поломанное колесо и пришел поставить его на место и получить плату. Он едва волочил ноги, и голова его непрерывно дрожала. Глянув на остатки нашей еды, он сказал: «Приятного аппетита» — и тут же спросил: «А капля водки для горла сына моей матери тут не найдется?» Услышав, что у нас нет водки, он удивился: «Так что же, вы тут, значит, ели и ничего не пили?» Возчик сказал: «А ты небось пил, да ничего не ел?» Кузнец ответил: «Да, я пил, господа, пил, но всего одну каплю. — Потом поплевал в ладони, сказал: — Ну, за работу!» — и через час или даже меньше мы снова сели в повозку.
Уже темнело, когда мы въехали в город.
Глава шестьдесят первая
Вечер
Я вернулся в гостиницу и сразу пошел в свою комнату. Я чувствовал слабость, горло у меня пересохло, кожа зудела, голова была тяжелой. День уже кончался, в комнате было темно. Я сел на край кровати и уставился на стену. Стекло лампы сверкало в темноте. Я чиркнул спичкой, чтобы зажечь лампу, потом, сам не понимая почему, погасил спичку, так и не донеся до лампы, и тут же зажег вторую, чтобы прикурить. В голове у меня плыли какие-то мысли, которые не заслуживали названия мыслей и ни к чему на свете не относились.
Крулька постучала в дверь. Я не нашел сил сказать ей: «Входи». Она постучала снова и вошла сама. «Я думала, что господин вышел, — сказала она, — и пришла, чтобы постелить ему постель».
«Нет, Крулька, я здесь, — откликнулся я. — Вот, хотел зажечь лампу и не нашел спичек. Может, ты знаешь, где они?»
«Я сейчас же принесу господину спички, — ответила она. — А может, господин даст мне свои спички и я зажгу ему лампу?»
Мне стало стыдно, что я сказал ей, будто не нашел спичек, тогда как у меня во рту дымится зажженная сигарета. И чтобы не дать ей повода усомниться в моей правдивости, стал объяснять, что прикурил от своей последней спички и коробок теперь пуст. Точнее, не совсем пуст, но спички в нем почему-то не зажигаются. Что, разве в гостинице нет нормальных спичек? Господи всемогущий, неужели мне суждено сидеть весь вечер в темноте, тогда как в доме горят все лампы?! «И не удивляйся, Крулька, что я сижу здесь, а говорю так, будто вижу все, что происходит в доме, — есть такие люди, которые видят даже с закрытыми глазами».
Крулька сказала: «Может быть, господин лучше пойдет в залу поесть?»
«Хороший совет, Крулька, — ответил я, — но что ты скажешь, если я сообщу тебе, что не голоден? Совсем не голоден. А вот не найдется ли у тебя стакана чаю? Мне кажется, что я ужасно хочу пить, я ведь целый день
«Сейчас же и немедленно, господин, — испуганно сказала Крулька, — сейчас же и немедленно».
Она торопливо вышла, а я сидел, размышляя, почему она сказала «сейчас же и немедленно»? Уж не хотела ли она меня передразнить? Ну нет, вряд ли она хотела передразнить или рассердить меня. Она хорошая еврейка, хоть и христианка. Но где же я слышал это выражение? Кто это так сказал: «Сейчас же и немедленно»? Над этим надо подумать…
Я сидел, и припоминал, и никак не мог вспомнить — кто же это так сказал: «Сейчас же и немедленно». Наверно, потому не мог вспомнить, что еще нет на свете словаря всех выражений, которые вылетают из уст разных людей.
Мои размышления прервала Крулька, которая вошла с зажженной лампой и двумя коробками спичек и спросила, где я хочу пить чай — в своей комнате или в зале?
Я думал, думал и никак не мог решить. С одной стороны, хорошо сидеть одному, с другой стороны, плохо отдаляться от людей. Но ведь я весь прошлый и этот день провел на людях. Верно, но если посмотреть глубже, то эти люди не просто люди, а идеи. Например, тот крестьянин, который говорил о пользе, и о хлебе, и о земле.
Крулька сказала: «Может быть, господин все же будет пить чай в зале?»
Я кивнул: «Может быть, может быть…»
Добрая женщина Крулька, хорошая еврейка, хоть и христианка. Знает, что для тебя лучше, и освобождает тебя от необходимости думать самому. Потому что мысли ведь утомляют, как сказал мой друг Шуцлинг. Кто это спрашивал меня недавно о Шуцлинге? Господь всемогущий, неужто нет никакой надежды вспомнить, кто это сказал, что Крулька во всем поступает как хорошая еврейская женщина, хотя и христианка?
И какая она быстрая, эта Крулька! Как она мигом сбегала на кухню, налила мне чашку чаю, принесла ее в залу и пришла сказать мне, что чай уже стоит на столе!
Я сел за стол. Крулька появилась снова, на сей раз с чашкой горячего молока, и спросила: «Может быть, господин выпьет чашку молока? Горячее молоко хорошо для горла и для нервов».
Голос у нее тихий и движения плавные. Но ведь Рахель не больна, упаси Господь?! Нет, нет, Рахель здорова и бодра, да продлит Господь ее жизнь и здоровье навечно.
А вот и господин Зоммер — стоит, опершись на палку, лицом в угол, и читает вечернюю молитву. Госпожа Зоммер тихо вошла и так же тихо вышла, кивнув мне и при входе и при выходе. Я дул на чай и думал — может, она хотела мне что-то сказать, но увидела, что муж стоит на молитве, и вышла? Что же это такое она хотела мне сказать и почему у нее было такое печальное лицо, ведь Рахель бодра и здорова?
Я уже много дней не размышлял о людях в гостинице — во-первых, потому, что там ничего не изменилось, а во-вторых, потому, что мысли утомляют.
Да, вот именно — мысли утомляют. Сорок один год человеку, а он ни разу об этом не задумывался, пока его друг Щуцлинг ему не напомнил. И вот теперь слова друга стучат в сердце этого человека каждый день, и каждый час, и каждую минуту.
Господин Зоммер затянул сегодня свою молитву. Наконец закончил ее, снял пояс, свернул его, положил в карман, сел за стол, взял трубку, набил ее, встал, отошел от стола, вернулся, сел, закрыл глаза, снова открыл и глянул на меня, словно хотел что-то спросить.