Пузыри Земли
Шрифт:
"Глупости, - думаю я, - чего их бояться, что они могут сделать?!" Но тут сзади - не то услышал, не то почувствовал - выползло НАпШоЧиГнЕуцый. Я попытался увернуться, но они окружили меня, замкнулись, и получилась очень длинная и бессмысленная гусеница без начала и конца. АмКвЫдЖоЮмАлЖлОвУцЫФаРтИмНаПшоЧиГнЕуЦыйА.
Круг стал сжиматься все теснее и теснее. Я испугался, инстинктивно чувствуя, что идет охота... Они медленно закружились вокруг меня, и я попытался проскочить в О, но она будто ждала этого, стиснула меня, как обручем,
Проснулся я с легким головокружением, может, от того, что усилители за окном разрывали воздух, - шла ночная обработка Города. Ночью вся тяжесть работы падала на усилители, что требовало невероятной энергии.
"Может, отоспаться", - подумал я. Но вместо этого вышел в вестибюль, старательно напевая что-то себе под нос, чтобы не привлекать внимания и не шокировать людей (в чем я начинал заметно преуспевать даже с большей легкостью, чем мне этого бы хотелось). Когда я положил трубку, машина уже показалась в воротах.
На корабле было тихо. Невероятное, почти забытое ощущение. Тихо, несмотря на то, что шел ремонт. В дальнем конце возились два робота-механика, сновали тележки с управлением. Я просмотрел все записи машины, ничего исправлять не пришлось, ремонт шел скорее, чем я предполагал. Неужели скоро улечу? Я вздохнул: и чего лезу в чужие дела? Что мне надо? Может быть, они сочувствуют мне больше, чем я им? И что я могу понять за несколько дней и что смогу изменить?
Раз картошка, два картошка,
Три, четыре, пять,
громко считал я,
Шесть картошек, семь картошек,
Начинай опять.
Я еще раз проверил все самым тщательным образом, как это оказалось кстати потом, сделал какие-то формальные записи в журнале о Городе. Что я мог там написать? Походил по кораблю и понял, что не могу дождаться, когда будет шесть часов, чтоб вернуться в Город... "Вот так раз", - усмехнулся я. Но аккуратно подсчитал, сколько мне надо на дорогу, потом найти ее... Оставался лишний час... "Ладно, поем здесь", - сказал я себе...
Я вымылся, переоделся, отдохнул и снова почувствовал, что все на свете просто, нечего придумывать!
Выехал я на несколько минут раньше, чем хотел, поэтому вел машину не торопясь, представляя, как иду по парку, сворачиваю и вижу Ее... Или нет... Она подойдет...
Крошечное облако искр мелькнуло в воздухе, когда я уже подъезжал к Городу, но они рассыпались в одно мгновение, стоило мне в шутку рявкнуть: "Раз картошка, два картошка, три, четыре, пять!" Я выкрикнул считалку от избытка воздуха в легких, переполнявших меня чувств и въехал в Город под защиту усилительных установок.
Прекрасным картинам и сценам, нарисованным воображением, как всегда, не суждено было сбыться. Я все время ощущал какую-то напряженность в разговоре. И только потом понял, что Она изо всех сил старалась
– А это Поэт, - показала Она мне на памятник, и даже назвала имя и фамилию, но я не обратил внимания, с иронической серьезностью оглядывая фигуру. Единственное, что меня в ней заинтересовало, - это странный материал, из которого она была сделана.
– Что это?
– спросил я, совершенно машинально проводя пальцем по гладкой, даже скользкой, как стекло, поверхности.
– Поэт, - ответила Она растерянно.
Я не понял.
– Да нет! Из чего он сделан, из какого материала?
– Как "из чего"?
– переспросила Она, и лицо ее сморщилось.
– Я же говорю тебе Поэт... только...
Тут я начал догадываться, но поверить и осознать все никак не мог... "Он памятник себе воздвиг нерукотворный".
– Пузырь?
– спросил я, не в силах продолжать.
– Да, - ответила Она.
– Встал на пьедестал, а к утру... памятник?!
– Да, - опять повторила Она, - было еще несколько таких, но их убрали. Этот, кажется, лучше...
Я не спросил, в каком смысле лучше. У меня не хватало духу снова взглянуть в ту сторону. А каково же стаскивать очередного Поэта с пьедестала?! И какова же должна быть у него уверенность в собственном таланте, чтобы не побояться воздвигнуть себе памятник?
– А эти?
– неуверенно спросил я.
– Ну что ты!
"Эти" - были скульптурами спортсменов или простыми парковыми фигурами, типичными для всех парков. Они стояли неподалеку от памятника Поэту. Он из плоти и крови, они из бронзы, глины, камня, мрамора. В пропорциях они были, может, и лучше. А он стоял в нелепой величественной позе среди гипсовых фигур, будто ждал, когда они повернутся к нему.
Меня поражало то, что он стоял не на площади, вокруг не толпился народ. В небольшом парке, заброшенном уголке.
"Ну и что?
– опять старался я убедить самого себя.
– А разве гениальные строки также не отбирают у Поэта частицу жизни?! Разве иногда они не походят на такой же одинокий, затерянный памятник своему таланту, всю трагедию которого не в силах осознать позднейшие исследователи и почитатели?!
И все же... Поэт, покрытый стеклянной оболочкой, - замолчавший навсегда ПОЭТ. Замолчавший, чтобы его услышали. А может, призвавший МОЛЧАНИЕ, "наглядно" выразив слова другого поэта: "Мысль изреченная есть ложь?!".