ПВТ. Тамам Шуд
Шрифт:
Эфор заложил руки в красных перчатках за спину, глядя на сотрапезника с подчеркнутым вниманием.
— Что-то случилось?
— Я… умираю.
— Не может быть. Слишком рано для Эфора.
Теперь Лот полз от него — сначала на четвереньках, потом на локтях и коленях, под конец — только на локтях. Кровь текла изо рта — словно невидимый фокусник тащил и тащил
Мастер знал, куда он направляется. Подальше от него.
— Почему… — наконец прохрипел-пробулькал Лот.
Мастер вздохнул еле слышно. Лин тоже любил задавать этот вопрос. Почему? Почему все самое хорошее — и плохое — в подобных Лоту просыпается вместе со смертью?
— Потому что мой воспитанник — мой. И никто не причинит ему боли. Кроме меня.
Лот булькнул и подтянулся еще.
Мастер дал ему выдохнуть — и ударом каблука перебил позвоночник.
***
Михаил не принял Лут, а Лут не принял Михаила.
Обычаем такая тождественность заканчивалась смертью слабой стороны, но в этот раз случилось иначе.
Плотников Михаил, которого в Луте знали под именем Ледокол, выжил. Это было сродни пакту о ненападении. Михаил выбрал мирную жизнь, отстранившись от Статута и кровавой, веселой карусели приключений. Когда-то он ходил в одной связке с командой Волохи, но после их дороги разошлись. Русый сожалел о его уходе, но Михаил твердо знал одно — лучше ему держаться подальше от открытого Лута.
Открытого… Скорее, приоткрытого, как сундук, манящий немыслимым блеском сокровищ.
Михаил не был самым крутым игроком в дружине русого. Были сильнее — тот же Дятел. Умнее — Иночевский, а Мусин мог дать сто очков вперед в деле учета, а Буланко был славен тем, что, стреляя, не промахивался.
Михаила зеленоглазый атаман ценил за умение говорить красно и унимать конфликты, как боль — в зародыше, в самом зерне. Именем Ледокол его нарекли отнюдь не за боевские качества, а за способность вскрывать нужным словом толстую ледяную кожуру непонимания.
Было в ту пору у Волохи две руки, два крыла — Дятел и Ледокол. Не слишком друг друга любили, по правде сказать, но оба верно служили русому. Ценил он их, Михаилу казалось, одинаково. И сам уважал команду и «командора», иначе не пошел бы под его тень.
Но однажды такой случай вышел.
Ходили они в тот раз далеко, искали без вести канувший экипаж пассажирской тэхи. Надежный источник говорил, что тэха та была под завязку гружена синим кружевом, самодельем Хома Венцано. Дорогая игрушка, опасная. Поиск вывел к Хому Зыби. Якобы там, утверждали видоки, в последний раз тэшку наблюдали.
Тогда их обманули. Ложью, путаными словесами завлекли в ловушку, убили проводящего, на шею оглушенного русого кинули веревку,
Гремели барабаны, надсадно стонала какая-то дуда. По разбросанным, с углем смешанным костям плясала голая баба, кружилась, клубком каталась, и Михаилу казалось — шерсть на ней нарастает, как вода прибывает.
Верного пса-цыгана держали будто зверя, скобами на железных палках, а Михаилу, говоруну безобидному, только руки локтями назад скрутили.
Люди, их пленившие, дикими были, Луту кровью близкими.
Идолам верили, черным от зим чурбанам с зубастыми ртами. Михаил напрягал руки, силясь скинуть путы. Заговорить хотел — рот воском закрыли.
Русого потянули к высеченному из цельного древа быку-лягухе с вертикальной смоляной пастью. Пасть держали крючьями сразу несколько богатырского сложения мужиков. Загрохотало, заворчало за кругом костряного света. Дятел рванулся так, что держащие его попадали, как кегли. Загомонили, торопясь поспеть. Михаил задышал носом чаще, глубже, шаркнул глазами по сторонам. Нет, не придет помощь.
Погибнуть им здесь, как предшественникам, лежать костьми в деревянных червах-жбанах, хрустеть под ведьмиными пятками… Гнев застил глаза. Почуял Михаил, как дыбом встают волосы на затылке, на хребте, точно гроза подбирается.
Лопнули веревки, как гнилые нитки.
Михаил прыгнул, выхватил у ближнего воина копье, с маху кинул. Нырнуло то копье в грудь стража Волохи, да так к чурбану жертвенному и прикололо. На Михаила кинулись сразу трое, как псы на взметнувшегося медведя, но Иванов их раскидал. Еще один подхватился с воем. Его Иванов за тулово поймал, смял с кольчугой, как куклу, шлепнул о землю — только мокро хряпнуло.
Попятились люди, закричали, наладили стрелы.
Только и стрелами не укрылись.
Подступились было к нему, но Михаил выдернул из земли, как репу, чурбан в виде сидящего зайца. За зайцем потянулись из потревоженной почвы корни, унизанные пульсирующими бубонами. С маху обрушил чучело на противника, снес, как река гнилую плотину.
Прошел Михаил, словно буря по молодому леску — где до смерти сломал, а где согнул в три погибели.
А потом навалились на него с двух сторон, прижали к земле, едва удерживая в четыре руки… И Михаил с трудом пришел в себя.
После этого случая отказался Плотников от Лута. Испугался, чего таить. Силы своей, власти Лута. Как голова сладко кружилась — помнил. Как косточки врага хрустели, будто перепелка в лисьей пасти — тоже навек в ушах засело.
Михаил закрыл верное оружие, спрятал дальше от самого себя. Сел на Хоме Росы. Здесь плотничал, растил огород и приблудную кошку Машку, рыбачил, ходил в лес по грибы и ягоды. Жил не тяжко, трудился, как честный человек.
Думал, глупец, от Лута скрыться.
А Лут сам к нему пришел. Белым мальчиком.