Пьяная вишня
Шрифт:
– Я буду платить алименты. Не волнуйся.
– Ты шутишь? Мы что должны теперь жить на твои подачки?
– А ты не думала найти работу и зарабатывать. Иди, работай.
– Куда я пойду? Я тринадцать лет сижу дома, стираю твои рубашки, готовлю, убираю… Ты в своём уме? Значит я уже не нужна, тебе нужны – двадцатипятилетние?! Конечно они не такие старые как жена, в тридцать три года. Ты подумал, зачем ты ей нужен, этой твоей девушке? – она начинала горячиться.
– Вера прекрати истерику. Когда-нибудь это всё равно бы случилось. Посмотри
Это – уже слишком.
– Ах, вот в чём дело! Значит, я стала не та? Красота увяла! Попользовался, можно выкинуть и идти дальше, найти кого-то посвежее!
– Не кричи, мне твои эти крики уже во – где. То – не так, это – не эдак. Да пошла ты, – он развернулся, пошел в комнату и открыл шкаф.
– Нет, ты не уйдёшь, – Вера кинулась за ним, – ты не можешь нас бросить!
Она цеплялась за его руки, он пытался отстраниться. Потом он бросил вещи, что сумел достать из шкафа:
– Да на – забери! Куплю себе новые вещи, – оттолкнув Веру к стене, он пошел к выходу.
Дверь хлопнула. Всё.
В полдевятого замок щёлкнул, в прихожую ввалилась Дашка:
– Мам, привет. Есть чё поесть?
Вера сидела на табурете в кухне. Она подняла взгляд на дочь. Дашка стягивала ботинки и подпрыгивая снимала рюкзак.
– Мам, чё там? Чего ты? Кстати, ты серёжку не находила? Мы с Викой в прошлый раз бесились, она серёжку где-то посеяла. Ты нигде не видела, серебряная такая, три камушка?
Глава 2
Ради Бориса, она от всего отказалась, или почти всего. Забросила музыку, не поступила в музыкальное. Потому что он, видите ли, выбрал её не для того, чтобы она ездила по гастролям и концертам. Покинула своих друзей, потому что он сказал, компания эта состоит сплошь из бомжей и алкоголиков, так он назвал музыкантов. Она бросила танцевальную студию, ведь он решил, танцевать в обтягивающем трико это неприлично, недостойно его будущей жены. Даже косметику забросила, после того как он пару раз назвал её вульгарной, ему вроде бы показалось будто она сильно накрасилась.
Она оставила всё.
Со временем и мама, которая одна из всех считала его прекрасным мужем, чудесным отцом, даже она отстранилась. Стеснялась своей простой внешности, ощущала себя не к месту, рядом с его напыщенными родителями. Теперь только изредка, когда Борис был на работе или в командировке, ненадолго заглядывала к Вере, да и то всегда старалась поскорее уйти, словно боялась быть застигнутой.
В замужестве, мир Веры очень сузился. Дом, школа, супермаркет. Борис даже не брал её на корпоративы в клинику где работал. Это теперь она стала понимать – почему. Видно там и без неё было с кем ему общаться.
Да, вот и досиделась.
Как-то раньше не замечала она этого или не хотела
Конечно, есть ещё Дашка. Дочь, наверное единственное и самое лучшее в этом браке. Но с каждым днём всё больше чувствовала Вера, как отстраняется дочь. У неё свои интересы, свои занятия, Вере нет в них места.
Как же так, та малышка, которая раньше просто не могла отлипнуть от матери, теперь считает её почти мебелью. Почему так случилось? Все попытки Веры вернуть былую их дружбу разбиваются об постоянную занятость Дашки. Когда-никогда удаётся вытянуть её в кино или в кафе. Она занималась чем угодно лишь бы не слушать мать. Часто ночевала у бабушки, там школа прямо напротив дома. В те вечера, когда Дашка у мамы, а Борис в клинике, в ночную, Вера и вовсе впадала в тоску.
Теперь – одна…
В квартире темно. За стеной шумят соседи, что-то празднуют. Хорошо, у них компания, а Вера совсем одна. Растянулась на злополучном диване. Зачем отодвинула? Пусть бы валялась та серьга, хоть десять лет, хоть двадцать.
Тусклый свет электронных часов. Двадцать ноль две. Ничего не хочется. Ни встать, ни пойти, ни есть, ни пить, ни включить телевизор. Ничего.
Глаза открыты. Потолок. И вся прошлая жизнь там, на потолке. Все, что было когда-то пробегает слайдами перед глазами, в темноте лепнины пересеченной бликами уличных фонарей.
У соседей сверху что-то упало на пол и громко стукнуло. Вера пошевелилась, попробовала встать, в глазах помутилось. Конечно, если лежать целый день ещё не такое может быть. Всё расплывалось. Зачем двигаться? Это никому не нужно.
Нет, нужно встать и идти, что-то делать. А что, для кого? Можно уже совсем ничего не делать. Вера встала, неверными шагами пошла на кухню. Свет больно полоснул в глаза. Прищурилась, осмотрелась. Всё то же, но – другое, не её – чужое, ненужное. Здесь нет ничего что нравилось бы, всё делась по желаниям Бориса. Эти шкафы под мрамор, эти шторы с ламбрекенами, вычурная люстра. Только пафос и никакого уюта.
Взгляд Веры пробежал по полкам, остановился на одном из шкафов.
Стоп. Коньяк.
Вера сделала несколько шагов, распахнула дверцу, схватила бутылку, открыла пробку и приложила горлышко к губам. Первый глоток опалил горло, за ним второй третий, четвертый. Когда со вздохом она отстранилась от бутылки, что-то горячее уже забегало то телу, по жилам. Решительное что-то ворвалось в мозг, привело в действие внутренние механизмы, закрутило застоявшиеся за эти дни шестерёнки.
– Нет, я не буду ничего ждать, – проговорила Вера обращаясь к бутылке, – не буду!
Она с размаху поставила бутылку на стол, ринулась в спальню и открыла шкаф.