Пьянчужка
Шрифт:
– Ну вот и умница!
– подбадривал он меня.
– Выплеснешь из себя всю дрянь и сразу станешь молодцом.
Но пока я не был молодцом. О молодце не могло быть и речи. Я испустил пронзительный вопль. Отец потащил меня обратно в пивную и усадил на скамью рядом с темными шалями. Они сразу же поджали губы, приняв оскорбленный вид, - как же, ведь отец осмелился заподозрить иx в том, что они выпили его пиво.
– Господи помилуй, - сказала одна из них, глядя на меня жалостливо. Каков папаша, таков и сынок.
– Мик, - сказал встревоженный кабатчик, посыпая
– Мальчонке вообще здесь быть не положено. Забирай-ка его поскорей домой, пока он не попался на глаза фараонам.
– Боже милостивый!
– завопил отец, заводя глаза и заламывая руки признак глубочайшего отчаяния.
– За что мне такое наказание? Что теперь скажет его мать? А ведь все из-за того, что наши женщины не хотят сидеть дома и смотреть за собственными детьми, - процедил он сквозь зубы в назидание темным шалям, - Что, кебы уже уехали, Билл?
– Давно уж и след простыл, - ответил Билл.
– Что ж, поведу его домой, - сказал отец в полном унынии.
– Никогда больше не возьму тебя с собой...
– пригрозил он и, вынув из нагрудного кармана чистый носовой платок, протянул его мне:
– На, приложи-ка ко лбу над глазом.
Я увидел кровь на платке и понял, что расшибся.
У меня сразу же застучало в висках, и я снова разревелся.
– Тише, тсс, тсс, - брезгливо зашикал отец, выпроваживая меня за дверь.
– Можно подумать, что тебя режут. Ничего страшного. Дома промоем.
– Держись, вояка, - приговаривал Краули, подхватывая меня с другого бока.
– Сейчас все пройдет.
В жизни не встречал двух других мужчин, которые бы так мало знали о воздействии спиртного на организм. От свежего воздуха и теплых солнечных лучей я сразу же еще сильнее опьянел. Меня начало так качать и бросать из стороны в сторону, что отец не выдержал и запричитал:
– Господи боже! Ведь вся улица смотрит! И что меня попутало не пойти сегодня на работу! Да иди же ты прямо! Прямо иди!
Но я не мог идти прямо! Я видел яснее ясного, что солнце повыманило из домов всех женщин на Бларнилейн, и старых и молодых, - кто высовывался над верхней створкой входной двери, кто стоял на пороге. Они даже перестали судачить при виде необычного зрелища - двое трезвых пожилых мужчин вели домой пьяного в дым мальчишку с разбитым лбом! Отец не знал, как ему быть: с одной стороны, он, сгорая со стыда, стремился как можно скорее доставить меня домой; с другой - считал необходимым объяснить соседям, что я пьян не по его вине. Наконец он решился остановиться у дома миссис Рош. На противоположной стороне улицы собралась целая толпа старух. Они с первого взгляда мне не понравились. Слишком пялили на меня глаза. Опустив руки в карманы, я стоял, прислонившись к стенке у дома миссис Рош, и предавался скорбным мыслям о бедном мистере Дули. Каково-то ему в холодной могиле на старом кладбище! Не гулять ему больше по нашей улице! И я запел отцовскую любимую:
Лежишь ты навеки в могиле сырой!
Теперь не вернешься в Кинкора родной.
– Ах ты, мой голубчик, - заверещала миссис Рош.
– Какой ангельский у него голосок,
Я был того же мнения, а потому никак не мог понять, почему отец опять зашикал на меня и погрозил пальцем.
Он, по-видимому, просто еще не разобрался, до чего эта песня была здесь к месту, и я рванул во весь голос.
– Заткнись, сказано тебе, - гаркнул отец, но, вспомнив о миссис Рош, попытался скроить улыбку.
– Мы уже почти пришли, сынок. Здесь немного осталось. Дай-ка я возьму тебя на руки.
Но, хотя я был пьян и все такое прочее, я не настолько лишился ума, чтобы пойти на подобное унижение.
– А ну тебя, - отмахнулся я сердито.
– Отстань от меня. Я и сам могу идти. Только голова мешает. Хорошо бы прилечь.
– Вот дома и приляжешь, - сказал он уклончиво, пытаясь взять меня на руки. Судя по его побагровевшему лицу, он весь кипел от злости.
– Очень надо, - упорствовал я.
– Чего я там не видел? Отстань от меня, тебе говорят.
Наша перебранка почему-то вызвала приступ бурного веселья по другую сторону улицы. Старухи просто зашлись от смеха. Во мне забурлила неизлитая ярость - подумать только! нельзя уж человеку опрокинуть стаканчик, чтобы вся округа не сбежалась насмехаться над ним.
– Чего зубы скалите?
– заорал я, потрясая в воздухе кулаками.
– Вы еще у меня слезами умоетесь! А ну, дайте пройти!
Но мои слова только подлили масла в огонь. В жизни не видал таких дурно воспитанных старух!
– Брысь отсюда, драные кошки!
– крикнул я.
– Тише, тсс, тсс!
– зашипел отец, уже не пытавшийся делать веселую мину. Он схватил меня за руку и потащил за собой. Я был в бешенстве от визгливого смеха женщин. В бешенстве - от насилия отца. Я стал упираться, но отец был намного сильнее меня, и, чтобы видеть старух, мне приходилось все время выворачивать шею.
– Ну погодите же, - надрывался я.
– Я еще вернусь!
Вы у меня еще узнаете! Я покажу вам, как не давать честным людям прохода! С вашими грязными рожами только дома сидеть да грязь отмывать.
– Теперь о нас вся улица затрубит, - бормотал отец.
– Нет уж, никогда, никогда, никогда... проживи я хоть тысячу лет...
Я и сейчас не мог бы сказать, что он тогда имел в виду: зарекался ли пить или брать меня с собой. Он волочил меня домой, а я, настроившись на героический лад, горланил "Ребят из Уэксфорда". Краули, не чувствуя себя в безопасности, поспешил удалиться, и отец сам раздел меня и уложил в постель. Я никак не мог заснуть:
в голове все ходило ходуном. Меня мутило, потом вырвало. Пришел отец с мокрой тряпкой и убрал за мной. Начался озноб. Я лежал, прислушиваясь к тому, как отец расщепляет полено на растопку. Потом я слышал, как он накрывал на стол.
Вдруг наружная дверь с грохотом распахнулась и в дом влетела мать с малышом на руках. Она была на себя не похожа - мягкая, тихая женщина, она превратилась в разъяренную фурию. Соседи наверняка уже успели обо всем ей рассказать.
– Мик Делани, - набросилась она на отца, - что ты сделал с моим сыном?