Пять фарсов для любителей
Шрифт:
Действие происходит в губернском городе в кабинете Розоватова.
Вечереет. Розоватов мелкими шажками ходит по кабинету, Зоя сидит в кресле.
Зоя. Они находят меня экстравагантной! О! я еще и не такую экстравагантность покажу… Я езжу верхом, да, в английской амазонке… тут нет ничего смешного. Но если они смеются, если они подсылают маленьких хулиганов свистать мне, когда я выезжаю верхом на Мэоне — это для меня означает одно, а именно, что этому городу нужны уроки культуры, настоящей сублимированной культуры. Да, я хочу завести себе кальян
Розоватов. Зоечка, а я, знаешь, ужасно волнуюсь! (остановился перед ней и смотрит на нее).
Зоя. (кладет ногу на ногу и покачивает ей).Если боитесь, папа, бросьте. Вы недостаточно презираете, а потому у вас нет веры в себя, в то, что каждый ваш жест будет красив.
Розоватов. Гм Да. Знаешь я ведь вообще всегда в жизни был неловок… Вот вроде «двадцати двух несчастий» у Чехова. Я вообще комический тип, хотя сердце у меня хорошее. Студенты меня один раз освистали, когда я горел любовью к ним. Я им сказал, что наука важнее всего, и хотел дальше перейти к требованиям времени, а они, как только услышали, что наука важнее всего — стали свистать. Я был глубоко несчастен тогда. А когда я подал в отставку, не желая служить при ухудшившихся порядках, очень симпатичный мне доцент Ротенберг язвительно заметил мне, что в бурные времена лучше всего спрятаться в келью под елью. Между тем во мне всегда сидел общественный деятель. Хуже всего то, что я робок. Если на меня кричат — я замолкаю, и вид у меня при этом бывает смешной и жалкий. Все равно кто бы ни кричал — попечитель, студент, сторож. Между тем я не трус и мог бы умереть, как Джордано Бруно или Гус.
Зоя. Я наоборот — я смела до дерзости. Такой я была еще в детстве. Но… я осталась непонятой. Когда я читала свою поэму писателю Шумову, увлеклась и была на небе, он вдруг фыркнул так, что у него слетело пенсне, слезы выступили на глазах… я увидала тогда, что он давно уже в мучениях сдерживает смех… Оп смотрел на меня виновато и говорил: — «продолжайте, продолжайте… это я чихнул». Тогда я встала (величественно встает)и сказала: «Трус! если бы я нашла смешным произведение королевы, от которой зависела бы голова моя — я и тогда смело сказала бы — королева, вы смешны!» Чихнул! Негодяй! ( Усаживается снова)Я слишком ярка, колоритна… Вы слишком серы… и нас обоих не поняли.
Розоватов. Ты очень колоритна. Но в самом деле иногда режешь глаз. Например, вот хоть сейчас: платье на тебе зеленое, если я не ошибаюсь, а на шее какое то лимонно-желтое жабо. Может быть оно так и нужно, но глазу как то больно.
Зоя. Я этого и хочу.
Розоватов. Затем, я не понимаю, зачем ты вставила в прическу черное страусовое перо? Каждому кто посмотрит — приходит мысль о смерти.
Зоя. И отлично. Я не желаю, чтобы при взгляде не меня приходили в голову мужчинам фривольные мысли.
Розоватов. О, мне кажется, голубчик… что ты застрахована от этого.
Зоя. Тот, кто полюбит меня, полюбит именно такой — странно-яркой, траурно-величавой.
Розоватов.
Зоя. Но я буду критиковать вашу программу.
Розоватов. Зоечка… а что если бы ты выступила с критикой потом… не сегодня?
Зоя (неумолимо).Сегодня же. Я войду в ваш союз. Я знаю, что я останусь в меньшинстве, но я внесу особое мнение.
Розоватов. Хоть бы Ванюша приехал. Он правда решительно никого здесь не знает, потому что все это время устраивался в новокупленном имении, а раньше кажется вовсе не бывал в здешних палестинах, но зато такой светский человек, умудренный опытом, с общественной жилкой.
Лакей (входя).Г. Густолобов приехали.
Розоватов. Ах, как я рад, как я рад! вот во время, какая пунктуальность. Проси моментально (идет навстречу).
Зоя. (оставшись одна, подходит к зеркалу, складывает руки на груди и в мрачной позе смотрит в зеркало).Что то зловещее! Лэди Макбет! (Входит Густолобов и Розоватов).
Густолобов. Так ты, старина, решился крамолу пускать? (раскатисто смеется).
Розоватов. (потирает руки).Хе-хе-хе!
Густолобов. Ну так! Что-же! Жизнь кипит всюду… Всякий червь норовит союз червей организовать. Дай Бог. Я от мира не отказчик. Для компании, говорят, жид повесился. А кабинет у тебя хорош… (стучит по столу).Сколько дал за стол?
Розоватов. Уже не помню. Вот дочь моя, ты кажется и не заметил.
Густолобов (оборачиваясь), Ах извините, мадемуазель, вы этак в тени, знаете… Я думал какая то мебель.Давненько не виделись. В те времена вы еще, можно сказать, в невестах состояли (пожимает ей руку).
Зоя. А вы в то время были почти мужчиной еще.
Густолобов. Я и теперь кажется не баба…
Зоя. Увы, и не мужчина уже!
Розоватов (торопливо).Зоечка, распорядись, чтобы подали сюда до ужина чай, ром, лимон и прочее.
Зоя. Чай, ром… лимон! Испитой чай, выдохшийся ром, выжатый лимон… ради стиля (уходит).
Густолобов. Она у тебя что?
Розоватов. Да, знаешь, есть немножко.
Густолобов. Мужа надо…
Розоватов (вздыхает).Надо бы… Представь, сватался к ней управляющий княжеского имения… Ничего себе человек. Только как то глуповат вне сферы сельского хозяйства.
Густолобов. Еще бы. Умного то разве найдешь, чтобы свататься стал.
Розоватов. Но она начала такие причуды выделывать. В конце концов бросила перчатку в речку и требовала, чтобы он, одетый, плыл бы ее достать!