Пять капель смерти
Шрифт:
— Да, на 10-й линии. Меня видели сотни людей. Коллеги поднимали в мою честь тост. Я не возвращался ночью в маске, чтобы отравить Ивана.
— Я вас не подозреваю.
Профессор печально усмехнулся:
— О, я вижу вас насквозь! Вас уже интересует, есть ли у меня алиби. И это ваша благодарность за помощь?
Ванзаров заверил, что очень благодарен профессору.
— Могу ли задать непростой вопрос, Ирис Аристархович? — спросил он.
Профессор махнул рукой: мол, теперь уже
— Вы знали, что Иван Иванович был… не в полном смысле мужчиной?
— Уже и в это нос сунули, — сказал Окунёв презрительно. — Да, я знал его тайну. И что с того? Он нес свое бремя мужественно. Ему было нелегко. Он много страдал и мучился, искал утешения в религии, но нет религии, что утешила бы гермафродита. Понимаете это?! Что ему оставалось? Он мог бы покончить все разом, но выбрал жизнь. Каждый день он шел на невидимый подвиг. И каждый день побеждал. Это заслуживает уважения.
— Господин Наливайный где-то служил?
— Это было свыше его сил. Да и кто бы принял… такого.
— Чем же он добывал средства к существованию?
— «Существованию»! — передразнил Окунёв. — Это вы точно сказали, господин полицейский. По-иному его жизнь не назвать… Иван в деньгах не нуждался.
— Богатые родители?
— Да поймите, Ванзаров, что приличные люди не спрашивают даже своих близких друзей, откуда у них деньги! Это неприлично!
— Давно с ним знакомы?
— Не меньше, чем с вами…
— Тоже был студентом нашего университета?
— Нет, он не учился… Кажется, сам получал образование.
— Вы видели у него на груди пентакль?
— Что-что? Изъясняйтесь яснее.
Ванзаров пояснил наглядно. И получил еще одну презрительную усмешку:
— Уж не думаете ли вы, что мы раздевались друг перед другом? За кого вы меня принимаете?! Вы лезете грязными лапами в душу человека, у которого погиб близкий человек!.. Позвольте, а как вы вообще узнали, что мы с Иваном… знакомы?
— У него был найден обрывок вашей фотографии.
— Моей фотографии? — поразился профессор.
Ванзаров показал обрывок. Профессор взглянул и плотнее закутался в плед.
— Ничего не понимаю… — пробурчал он.
— Не узнаете снимок?
— Понятия не имею. Не помню… Какая разница…
— Тогда не сочтите за труд, Ирис Аристархович, очертить круг друзей господина Наливайного.
Окунёв скинул плед, бросился к стене, увешанной фотографиями, и плотно прижался к ней спиной.
— Я никого не знаю, — торопливо сказал он. — Мне нездоровится, прошу вас не злоупотреблять нашим знакомством, господин полицейский.
— Любое предположение: кто мог напоить Ивана отравой…
— У Ванечки не было врагов и не могло быть… Он… был… чудесным, искренним
Извинившись за беспокойство, Ванзаров встал и неожиданно нацелил палец в пол:
— Что у вас там сверкает?
Окунёв слишком быстро нагнулся, как будто ожидал найти золотой луидор:
— Где?.. Что сверкает?.. Что такое?
— Ах, извините, показалось, — сказал Ванзаров. — Наверно, свет бликует. Кстати, зачем Ивану американский паспорт?
— Не знаю ни о каком паспорте… Прошу вас, уходите.
— Иван Иванович упоминал слово «сома»?
— Неужели служба в полиции настолько отшибает мозги, что вы забыли азы древнегреческого? Даже если упоминал — что тут такого? Уходите скорей… И не ждите от меня приглашения заглянуть еще. Я не желаю больше вас видеть. Считайте, что мы больше незнакомы. Прощайте…
Ванзаров поклонился и вышел в прихожую. Окунёв закрывал собой проем кабинета и так в этом преуспел, что позволил гостю самому отпирать входную дверь.
— Господин Окунёв, официально прошу вас не покидать столицу в ближайшую неделю. Вы можете быть вызваны для дачи дополнительных показаний.
Дверь захлопнулась с такой силой, что порыв ветра шевельнул холеные усы вороненого отлива.
Ателье семейных портретов г-на Смирнова располагалось на нечетной, то есть солнечной стороне Невского проспекта. Через стеклянный потолок весь день льется свет, создавая естественное освещение, а экономия электричества увеличивает доход.
За стеклянной дверью с надписью «Cabinet portrait» находилась просторная приемная с образцами творчества фотографа Смирнова в золоченых рамочках. Обычно здесь толпились посетители, желавшие запечатлеть себя для потомства, но в предновогодний день царила тишина.
Ассистент фотографа по фамилии Ельцов, розовощекий юноша с идеальным пробором и бархатной бабочкой, с изящным достоинством осведомился, что угодно. Ванзаров спросил маэстро. Оказалось, тот отлучился по делам.
— Мне хотелось бы знать: отдаются ли негативы заказчикам?
— Довольно редко, если сами просят, — ответил Ельцов. — Чем вам помочь?
Ванзаров экспромтом соорудил историю: якобы дама, его бесценный друг, снялась на групповом снимке с подругами и мужем, а после уехала в Тамань и умерла, и у него ничего не осталось на память о любимом существе.
Молодой человек искренне проникся и согласился помочь. Надо было только указать, когда сделан портрет. Расчет определил: не позже конца ноября. Ведь фотография в кабинете не успела покрыться пылью.