Пять капель смерти
Шрифт:
— Записная книжка?
— Да, записная…
— Что в ней?
— Секрет… Состав… Изобрел… Нашел…
— Она была у Ивана?
— Найдите ее… Там… Великое счастье для всех… Она ее… Плохо… Она плохой человек… Я знаю теперь… Уже поздно…
— Имя, прошу вас!
— Это она… Это она все… На ней грех…
— Кто — она?
Только ничего у господина Ванзарова не вышло. Надежда выгнулась, словно ей в спину нож воткнули, и как закричит:
— Орлы принесут нам пищу, и мы устроим великий пир победителей! Больше не будет слез
Лебедев за локоть Ванзарова берет и говорит тихо:
— Это конец, она умирает.
Так ведь этот господин все-таки попытался выпытать у несчастной еще что-нибудь, чуть не кричит ей в ухо:
— Где она живет?
Только напрасно, бедняжка уже не реагировала.
— Ну-с, теперь моя попытка, — говорит Лебедев. — Барышня, чем вас напоили?
Она в потолок смотрит и вдруг отчетливо так говорит:
— Что ты надела…
И тут у нее хлынула кровь горлом. Ну и, как полается, через минуту все было кончено. Пощупал у нее пульс, сложил на груди руки и закрыл лицо одеялом. Отмучилась.
Лебедев печально так изрекает:
— Finita la comedia! [21]
Вижу, что Джуранского чувства переполняют. А вот господину Ванзарову — как с гуся вода. Губы сжал, усы мерзенькие в стороны торчат, как у бешеного кота, и так спокойно заявляет:
21
Окончен бал, погасли свечи, как говорили в дни моей юности.
— Господа, прошу за мной.
Лебедев ему:
— Могу спорить без вскрытия, что купеческая дочка пропитана той же смесью.
Он и слушать не стал, выскочил за порог. Большой оригинал ваш господин Ванзаров. Мне его не понять. И стараться не буду.
Дама протягивает чек. Сумма к выдаче внушительная, если не сказать, из ряда вон выходящая. Если бы все зависело от Кузнецова, он бы с радостью расстался с деньгами. Но с этим счетом работал другой стол — крупных частных клиентов. Он с сожалением возвращает чек:
— Прошу в окошко напротив.
Пожираемая взглядами барышня переходит зал.
Заведующий столом Зандберг, к которому она обращается, отвечает с поклоном:
— К вашим услугам, сударыня! Итак, вам нужно получить…
Зандберг запнулся: такие суммы клиенты не каждый день забирают. К тому же чек выписан безымянно, то есть на получателя. Что происходило исключительно редко.
— Прошу прощения, — Зандберг улыбается. — Желаете открыть счет или перевести на уже открытый счет?
— Я бы хотела получить наличные, — воркует дама. — Могу рассчитывать на вашу помощь?
Суммы крупнее десяти тысяч выдаются только по разрешению директора банка, их нужно заранее заказывать. А дама принесла чек на пятьдесят тысяч рублей! При этом фамилию поручителя, стоящую на чеке,
На всякий случай Зандберг поднимает карточку вкладчика и сравнивает подписи. Сомнений не возникло: чек выписан рукой Эдуарда Севиера, а по номеру — из книжки, выданной в декабре.
— Когда бы вы желали получить эту сумму? — спрашивает Зандберг, обдумывая, как бы деликатнее объяснить очаровательной незнакомке, что денег она не увидит до конца недели.
— Сейчас, наверное. Я могу надеяться?
Голос из-под вуали звучит волшебной флейтой. Размытые черной сеткой глаза кажутся воплощением неземной красоты.
И Зандберг сдается:
— Постараюсь что-нибудь сделать…
Оставив младшего кассира вместо себя, Зандберг бежит на второй этаж, где находится кабинет директора Сибирского банка Максима Львовича Лунца. По счастливой случайности, у директора прекрасное настроение. Услышав сумму, которую требуется выдать, он хмурится:
— Голубчик, с чего такая непозволительная щедрость?
— Максим Львович, нельзя ли сделать исключение? — говорит Зандберг, сам себе удивляясь. Впервые за годы беспорочной службы он покусился на святые банковские правила.
Зная честнейший характер своего сотрудника, Лунц находит разумное объяснение:
— Она ваша… эм-м-м… знакомая?
— Впервые вижу, — признается заведующий.
Не каждый день в банк приходит женщина, желающая получить сумму, в десять раз превосходящую годовое жалованье самого Лунца. Дама буквально с улицы, но для нее лучший сотрудник готов на все. Что за посетительница такая?..
Своего начальника я знал как облупленного. Никакое настроение его от меня не скроется. Все могу прочитать, как в открытой книге. Полагает, что скрытничать умеет. А вот я его насквозь вижу. Только помалкивал из уважения. Но скажу вам, Николай, искренне, такого Ванзарова мне видеть еще не приходилось. Словно из него всю душу вынули. Посерел, мрачный и колючий какой-то. Пристава из кабинета выгнал, словно собачонку. И от него такая страшная сила исходила, словно электрическая, что даже Лебедев шутить не решился. А уж на что бывает развязанным. Мы с ним переглянулись и решили, не сговариваясь: тише воды ниже травы.
Ванзаров уселся в кресло пристава, пальцы сцепил, в стол уставился. Молчит. И мы молчим. Не смеем шевельнуться на венских стульчиках. Тут он очнулся, словно из сна вынырнул, с ним такое бывает, кладет перед нами снимок известный и говорит:
— Из пятерых двое уже мертвы. Внешние признаки совершенно одинаковы. Спорить с вами, Аполлон Григорьевич, я не буду. Видимо, госпожа Толоконкина наглоталась того же состава, что и Наливайный. Подозрения с профессора не сняты, но доказать его причастность к этой смерти…