Пять лет на острове Врангеля

Минеев Ареф Иванович

— Вон виднеется «Совет»! — прокричал Салищев, сидевший рядом со мной. Я различил в указанном им направлении у самой кромки льда небольшой серый дымящий утюжок, приткнувшийся к большому ледяному полю.

И вот мы уже над «Советом». На корабле все высыпали наверх. Некоторые, наиболее нетерпеливые, поднялись на ванты и смотрели на самолет. Мы сделали круг над судном, и Страубе пошел на посадку. Он покружился некоторое время над водой, выбирая наиболее удобное место для посадки. На полынье ветром подняло волну, и на ней играли осколки льда. Сверху осколки казались такими мелкими, что, казалось бы, никакой опасности от столкновения с ними быть не могло, но при скорости, с какой самолет должен был бы коснуться воды, удар днищем лодки даже о небольшой кусок льда мог причинить много неприятностей.

Наконец, мы на воде. Винты угомонились

и затихли. С корабля, от которого мы сели довольно далеко, спешно спускали шлюпку. Один из людей копался у мотора, беспрерывно крутил его, но мотор чихал, плевался, а работать не хотел. Люди сели за весла и погребли к нам. Скоро они были у самолета, и мы пошли на буксире шлюпки к кораблю. Ветерок, дувший нам в скулу, беспрестанно разворачивал самолет и сбивал вельбот с курса. Гребцы явно не справлялись. Я перешел на шлюпку, взялся за весло, чтобы помочь гребцам. Один из гребцов оставил весла и занялся мотором, он еще раз двадцать раскручивал его, наконец мотор нехотя затарахтел, потом разошелся и больше уже не останавливался.

Мы убрали весла в вельботе, но мощности двигателя нехватало. Я и матрос, свободный от мотора, уселись опять за весла и нажали.

Гребущий рядом со мной матрос обратился ко мне:

— А баба-то тебя не узнает.

Я удивленно воззрился на него.

— Какая баба?

— Ну, какая баба, — жена твоя, вон она стоит на пароходе.

— Моя жена осталась на острове.

— Так ты разве не Скурихин? — спросил он.

— Нет, я — начальник острова, а Скурихин вон, на самолете.

— А! А я думал, что ты Скурихин.

В это время мы подошли к большой льдине. Я сошел с вельбота на лед и пошел к судну.

Вот я уже у самого борта. С мостика меня приветствовал Константин Александрович.

— Добро пожаловать, Ареф Иванович!

— Здравствуйте, Константин Александрович, здравствуйте!

С бака был спущен штормтрап, но у меня на руках был тяжелый сверток с документами, предназначенными для отправки на материк. Сверток мешал мне подняться. Я крикнул, чтобы мне спустили конец. С палубы подали конец, я привязал к нему документы, и они пошли наверх. Я пошел к носу и неуклюже полез по штормтрапу, — ведь по штормтрапу я не лазил с 1929 года, когда последний раз спускался с «Литке» в вельбот перед его отходом. Наверху меня приветствовали работавшие на баке, и я пожал кому-то руку. Самолет тем временем подошел к левому борту, и люди поднялись на судно одновременно со мной. Пассажиров с острова тесно обступили и бесконечно долго расспрашивали.

Наконец, я добрался до каюты Дублицкого. Мы пожали друг другу руки и расцеловались. Три года я не видел этого матерого моряка, и он не показался мне иного изменившимся. Только я успел снять с себя меховую рубаху и сказать несколько фраз Константину Александровичу, как в каюту вошел человек, который сам представился мне:

— Остапчик.

— Здравствуйте, приятно встретиться.

Он сейчас же потащил меня к себе в каюту, и мы с ним принялись толковать по вопросам, затронутым мною еще в телеграфных переговорах. 5 сентября, в день прибытия самолета, Остапчик телеграммой спрашивал у меня:

«Мне непонятно ваше желание во что бы то ни стало остаться на острове Врангеля. Категорически настаиваю смене всей колонии, если будет возможность. Прошу сообщить причины нежелания смены всей колонии. Остапчик».

Я ему ответил:

«Вылетаю самолетом, обо всем переговорим.

Минеев».

И разговор наш начался моим ответом на его вопрос, поставленный в телеграмме.

— Товарищ Остапчик, я вовсе не хочу, да еще «во что бы то ни стало» оставаться на острове. Я думаю — никто не бросит в меня камнем, если я откровенно скажу, что мне до чортиков надоело сидеть на острове, и я ушел бы на материк с превеликим наслаждением. То же самое окажу и о своей жене. Но уйти с острова так, как вы предлагаете, я не могу. Вот если бы судно добралось до острова, тогда другой коленкор. Я сдал бы вам остров и с большим удовольствием пошел бы на материк. Но если пароход не подойдет, я с острова не уйду, вовсе не потому, что я не хочу этого, а потому, что считаю это нерациональным. Ведь на зимовке нет топлива, и забросить его туда нельзя будет, кроме как на пароходе. Нет на острове целого ряда продуктов, которых в достаточном количестве на самолете не доставишь.

Придется новым людям сразу впасть в лишения. Мы с женой прожили на острове, как-никак, три года и ко многому привыкли. Нас прекрасно знают эскимосы, мы их знаем хорошо, нам не надо привыкать друг к другу. А если вы туда приедете — без продуктов, без топлива и прочего, вам нужно будет находить общий язык с людьми, нужно будет разбираться в характере этих людей, привыкать к ним, а им привыкать к вам. Кроме того, мы с женой сжились с целым рядом особенностей зимовочной жизни. Например, мясо. Мы можем есть всякое мясо, лишь бы это не была падаль. Вам нужно будет ко всему этому привыкать. Я не склонен думать, что вы не привыкнете, но привыкать будет трудно. Может быть, придется жить в меховых комнатах — аграх, отапливаться жиром. Тут нужна не только приспособленность, не только физическая выносливость, но нужны особые знания и навык. Ну, а самое главное — это я уже сообщал вам по телеграфу: так как выгрузить материальную часть будет невозможно, вы не сможете взять всех людей. Значит, не сможете выполнить заданий, полученных от правительства, партийных и хозяйственных организаций. Посудите сами, какой смысл сменять меня во что бы то ни стало? Все равно, если я уйду теперь с острова, летом 1933 года необходимо будет посылать судно к острову с новой сменой. Стоит ли так сильно рисковать, чтобы просто просидеть на острове один год? Еще год я и жена на острове выдержим. Могу на основе своего опыта сказать более или менее определенно, что проживем эту четвертую зиму благополучно, если, конечно, не стрясется что-нибудь из ряда вон выходящее. Сохраню людской персонал, и работать люди будут, и сами не помрем. А если вы полетите, можете ли вы дать гарантию, что все будет хорошо? Кроме всего, за прошедшие три года я и Власова, изучая остров, собрали довольно большой материал. На самолете его не вывезешь; у нас набралось десятка полтора ящиков, бросать их жалко, требовать же от вас, чтобы его сохранили в этой труднейшей обстановке, просто язык не повернется.

Остапчик выслушал меня очень внимательно, не перебивая, и потом сказал:

— Все это, пожалуй, верно. Я не понимал, почему вы так упорно не желаете уходить с острова. Ну, хорошо, что вы прилетели. Вопрос для меня теперь совершенно ясен, и я не настаиваю на смене в таких условиях.

— Ну вот и хорошо, что договорились.

— Хорошо-то хорошо, да не очень. Вам на острове этот год будет, как видно, страшно трудно, и нам весьма неприятно возвращаться на материк, не выполнив заданий. Я уже не говорю, что мне лично здорово хотелось добраться до этого проклятого острова.

— Ледок капризничает, придется испытать нам трудности, а вам неприятности. А что касается острова, милости прошу будущим летом, — пошутил я.

После этого мы занялись выяснением, что можно немедленно отгрузить на остров. Тут же с нами сидел заведующий хозяйством острова Врангеля и записывал, все, что я указывал. Хуже всего дело обстояло с винтовками и капканами. Капканов на остров не везли совершенно, везли только много ловушек-кормушек. Винтовок также почти не везли. Несколько старых винтовок, бывших на судне перед отправкой на остров, привели в порядок. Из всех винтовок, предложенных мне, я отобрал только четыре «Винчестера». С патронами дело обстояло несколько лучше, но мы не могли из-за небольшой грузоподъемности самолета взять желаемое количество их.

Я особенно просил Остапчика о соли. Мы и первые три года испытывали недостаток соли, так как нам ее не выгрузили в 1929 году, и теперь забыть соль было бы совсем плохо, так как для выварки соли из морской воды у нас топлива не было.

Когда мы закончили разговоры по всем хозяйственным вопросам, я передал ему документы и просил вручить их адресатам.

Закончив дела, мы отправились обедать. За столом, кроме Константина Александровича, сидел весь летный состав. Обед прошел оживленно. После обеда мы поднялись в музыкальный салон совещаться о дальнейшем.

Обручев по прибытии на «Совет» написал Дублицкому о результатах своих наблюдений льда при полете с мыса Северного на остров Врангеля и с острова к «Совету». Ничего утешительного в этой записке не было. Тяжелые непроходимые льды по пути с мыса Северного на остров и не менее тяжелые льды по пути на «Совет» не давали оснований надеяться, что судно пройдет к острову Врангеля. Это же мнение высказали Обручев и Петров на совещании. Они рекомендовали еще некоторое время выждать.

Попросив слова, я сказал: