Пять лет замужества. Условно
Шрифт:
– Да что это вы об меня сопли-то вытираете! – взбесилась Люся и хлобыстнула блюстителя порядка энских дорог своей тяжёлой рукой по пурпурной щеке – так, что на ней остался след от пятерни девицы и небольшое вздутие, а сам блюститель несколько даже протрезвел от сего зубодробительного удара.
– У-у-у, какая строптивая! – отчего-то радостно воскликнул он. – Укрощ-щу! – пригрозил он и беспомощно рыгнул.
– Я тебе сейчас укрощу! И не таких видали! Один уже укротил – подарил пузырёк каких-то вонючих духов, которые, между прочим, «Маде ин Франсе» назывались, обманным путём заманил меня на сеновал, я отяжелела, а он сгинул – ищи ветра
– Неправда! – колотя себя в грудь кулаком, взревел Ведрищенко – его вывели из себя вышеприведённые слова Люси, – Сучка не захочет – кобель не вскочит! – прогремел он.
После долгих пререканий и жестоких схваток на Люсиной постели, после очередной крепкой пощёчины с её стороны, Николай Васильевич буквально озверел. Он, собрав все свои силы, повалил Анфисину компаньонку на спину – так, что она стала похожа на огромную, беспомощную, перевёрнутую черепаху, и придавил её всем весом своего грузного, оплывшего жиром тела.
Подлипкина дрыгала ногами и руками что было сил, кусалась, пыталась даже царапаться коротко подстриженными, квадратными ногтями, кричала на всю гостиницу, будто её резали, но Клара Тихоновна уже давно ушла домой – тут кричи не кричи, всё равно никто на помощь не придёт. Барахтались они на койке в жестокой схватке минут пятнадцать – ржавые пружины жалостливо скрипели, подушка отлетела в угол у окна, одеяло, распластавшись, выстелилось у кровати вместо ковра. И возня эта продолжалась бы неизвестно сколько, если б Люся случайно не задела головой тяжёлый железный поднос, на котором три часа назад хозяйка «Энских чертогов» принесла ей цыплёнка табака и стакан вчерашнего чая, жёлтого цвета, без лимона, с сахаром вприкуску. Тут она быстро сориентировалась и, с трудом вытащив свою правую руку из-под Николая Васильевича, цепко ухватилась за поднос, после чего изо всей силы и с нескрываемым удовольствием огрела начальника ГАИ по его мало чего соображающей голове. И в этот момент произошло нечто невообразимое – Люся несколько минут вообще ничего не могла понять. На всю комнату сначала раздался треск, лязг, будто сломалось что-то или лопнуло, потом невероятный грохот, за чем последовало короткое падение и резкая боль в спине...
Она оказалась на полу. На ней без чувств, весь какой-то ватный лежал Ведрищенко с закрытыми глазами, а над ним зияли прорванные ржавые пружины допотопной койки.
– Бат-тюшки! Я его убила! Грех-то к-какой! – заикаясь, ужаснулась Люся и, приложив нечеловеческие усилия, умудрилась высвободиться из западни.
Она стояла и тупо смотрела на бесчувственного Николая Васильевича, который сполна поплатился за своё некорректное, бестактное, да что там говорить – безобразное поведение по отношению к целомудренной девушке и для которого в полной мере подтвердилась его же грубая поговорка, не зная, что ей делать с бесформенным телом.
Как раз в эту самую минуту Анфиса, «хромая на один каблук», приблизилась к Люсиной двери и распахнула её, дабы узнать, всё ли в порядке с её новенькой серебристой машиной.
– Что тут происходит? – в недоумении глядя на погром в номере компаньонки и на откляченный зад в серых форменных брюках, горой возвышающийся из прорванных ржавых пружин, спросила она.
– Я его, его, его... – щека Подлипкиной лихорадочно дёргалась – она не могла больше произнести ни слова.
– Что? Что? Что! – разозлилась
– Его! Тюк! Тюк! Подно-о-осом! – и компаньонка заревела белугой.
– И что ты никогда ничего толком сказать не можешь! Вечно идиотничаешь! – рассердилась Анфиса. – Это Ведрищенко? – присматриваясь к бесформенному телу, напоминающему мешок с... Однако это совершенно неважно, что может находиться в сделанном из серой рогожи вместилище.
– Он, – коротко ответила Люся, боясь снова разозлить хозяйку своим заиканием.
– За что ты его подносом-то огрела? – спросила Распекаева, увидев рядом с «мешком», овальной формы блестящий поднос.
– Приставал! Висельник! Да, Анфис Григорьна, прямо в ботинках ко мне в кровать залез, плечо моё всё измусолил, потом завалил, охальник! Даже мой фильм не дал посмотреть, сволочь! Я так отбивалась! Так отбивалась! По щекам его лупила – ничего не помогало! Только поднос вот помог, – растерянно проговорила она. – А что с ним делать-то будем, Анфис Григорьна? – опешила Люся.
– Ой! С тобой одни проблемы, Людмила! – деловито сказала «Анфис Григорьна».
– Ага, ага, ага, Анфисочка Григорьна! Вот именно! Лезут гады всякие ползучие, когда их совсем не просят! Ага, ага, ага! – оперилась Люся, поняв, что хозяйка не оставит её в бедственном положении, что непременно поможет.
– Выгребай его из-под кровати, я сейчас переоденусь и приду.
– Ага, ага, ага! Будет сделано, – и Подлипкина рьяно взялась за дело.
Часа два (никак не меньше) провозились они, волоча бесчувственное тело начальника энского ГАИ от двадцать девятого номера, что находился в непосредственной близости к туалету, до номера двадцатого, который располагался у лестницы. И всё это время обеих дам волновал один-единственный вопрос – жив ли Николай Васильевич или от сильного удара железным подносом по его безмозглой голове отправился в мир иной. Анфиса то и дело подносила к губам его маленькое зеркальце, виновница всей этой ситуации через каждые пять минут бросала ноги Ведрищенко на пол и прикладывалась ухом к его груди в надежде услышать биение сердца. Но, к великому их сожалению, никаких признаков жизни не обнаруживалось.
– Что же делать? Что делать? – паниковала Люся.
– Сейчас затащим его на кровать и воткнём ему в руки поднос. Пусть все думают, что он с собой покончил. Сам себя подносом саданул.
– Может, предсмертную записку напишем? Все самоубийцы посмертные записки оставляют. Так, мол, и так, прошу в моей смерти Люсю Подлипкину не винить – это я сам себя по башке тюкнул.
– Не стоит. Это лишнее, – убеждённо заявила Распекаева.
Наконец, когда Николай Васильевич, в результате несказанных усилий двух представительниц слабого пола был взгромождён на временное свое ложе, произошло чудо: он вдруг гортанно и отрывисто хрюкнул и перевернулся лицом к стене.
– Слава Богу, живой! – облегчённо вздохнула Анфиса.
– Ага, ага, ага! Вот именно, Анфис Григорьна! А то я уж не знала, что и делать-то! – вне себя от радости заголосила Люся, и обе они тут же разошлись по своим номерам: завтра их ждал новый день – он не обещал быть лёгким. Ведь именно завтра Анфиса решила нанести визит супругам Коноклячкиным, надеясь в спокойной домашней обстановке разузнать поподробнее о завидном женихе Кокосове – умном, свободном, сказочно богатом сорокалетнем красавце, обаятельном (если верить госпоже Коловратовой) до помутнения рассудка.