Пять президентов
Шрифт:
Покидая кабинет профессора, он подумал ещё о том, что они проговорили не менее часа и всё это время их странным образом ни разу не побеспокоили ни телефонными звонками, ни приходом сотрудников. Впрочем, желание избежать свидетелей и необходимость сосредоточиться могли быть у Грейчера вполне естественными…
«Размером с комнату, — думал Гард, садясь в машину. — Ах, профессор, всё же неважный вы психолог! Я бы на вашем месте для большей убедительности поместил бы всю установку на острие иглы!»
— Луиза, опишите мне подробно часы, которые пропали
У Гарда уже не было возможности учитывать состояние Луизы, измученной допросами. Решительность и властность, с которых он начал разговор, применялись им даже в тех случаях, когда он добивался ответов от умирающих, торопясь обогнать смерть.
Вероятно, тон комиссара был столь непререкаем, что Луиза мгновенно оценила важность обстановки. Она ответила сразу и чётко:
— Никаких аппаратов Лео дома не собирал, комиссар. Часы были серебряными, перешли по наследству от деда Лео. Большая луковица. Механизм испорчен… Что-нибудь случилось, комиссар?
В последней фразе уже звучал испуг.
— Нет, Луиза, всё идёт как надо. Когда вы видели часы в последний раз?
— Дней пять назад. Да, дней пять… Лео спал, Юл играл в его комнате часами. Я вошла, разбудила Лео, он увидел часы в руках сына и рассердился, и на меня тоже: почему я недоглядела. Потом…
— Потом?
— Он убрал часы в ящик стола… Нет, не убрал. Сделал движение, словно хочет туда их положить, а положил ли, я не помню… Это важно, комиссар?
— Больше вы часы не видели?
— Нет.
— А сын?
— Не знаю.
— Спросите, Луиза.
— Сейчас?
— Да. При мне.
— Юл! — позвала Луиза. — Юл, иди сюда!
За Юлом всё же пришлось сходить. Он оказался не по возрасту длинным и тощим мальчиком, очень похожим на Лео Лансэре, если судить по фотографиям. Когда Юл предстал перед комиссаром, Гарду на мгновение стало не по себе: он подумал о том, что должна была почувствовать Луиза, увидев перевоплощение отца в сына.
Юл исподлобья глядел на комиссара.
— Скажи, сынок, — мягко произнесла Луиза, чуть наклонившись к Юлу, — ты не видел папины часы? Помнишь, после того как папа отобрал их у тебя.
— Вчера, — сказал мальчуган.
— Что — вчера? — быстро спросил Гард.
Юл вцепился в юбку матери и испуганно посмотрел на Гарда.
— Не мешайте, пожалуйста, комиссар, — тихо сказала Луиза. — Ты видел часы вчера, Юл?
— Ага.
— Где?
— У папы. Он показал мне их и сказал…
— Что? — в один голос спросили Гард и Луиза.
— Мама, а что такое «слава»?
— Папа сказал это слово?
— Ага.
— А ещё что он сказал?
— А ещё он показал мне часы.
Гард с Луизой переглянулись.
— Мам, а папа скоро придёт?
Гард поморщился, увидев слёзы на лице Луизы. Он с трудом переносил мелодраматические сцены, даже если для них был повод.
Спустя пять минут, сидя в «ягуаре», он чуть ли не вслух произнёс: «К чёрту! Аппарат был вмонтирован в часы? Часы похищены? Алиби Грейчера непробиваемо. Пропади всё пропадом, надо выспаться!»
Выход из тупика пока не находился.
5. ЛОГИКА
Пожалуй, в профессии сыщика Гарда более всего привлекала та блаженная пора, когда можно было подводить итоги. Сидение в засадах, ночные бдения в чужих домах, где только-только произошли убийства, допросы и погони, — разве всё это могло идти в сравнение с тишиной гардовской квартиры, когда, лёжа одетым на тахте, комиссар связывал и развязывал узелки противоречий и доказательств, совершая в уме многочисленные построения, сложностью могущие поспорить с абстракциями математиков. Гард никогда не славился действием, он плохо стрелял, неважно правил автомобилем, не обладал феноменальной физической силой и способностью валить противника с ног одним ударом. Но для своих подчинённых и для начальства он был человеком, обладающим таинственной способностью догонять не догоняя и попадать в цель без единого выстрела.
В наш современный век борьба с преступным миром уже немыслима без ума: схватить преступника за руку можно лишь в тех случаях, когда убийца бывал глуп или когда сыщик бывал удачлив. И так же как преступники научно разрабатывали свои действия, так же научно их следовало расшифровывать.
Вот почему злые языки утверждали, что у Гарда есть какая-то тайная агентура, какие-то свои «глаза и уши», рассованные всюду и везде, всегда приносящие ему успех. Никто из ближайшего окружения комиссара, кроме разве верного Таратуры, не мог понять, что период накопления фактов сменялся у Гарда периодом обдумывания и размышления, где логика окрылялась интуицией, которая, в сущности, та же логика, но только более своенравная и менее осознанная.
А поскольку изыскания Гарда совершались «при закрытых дверях», в полном одиночестве и, как правило, в ночные часы, его коллеги и пустили слухи о гардовской агентуре, так как в мистику сегодня никто уже не верил. В самом деле, вечером, уходя из управления, комиссар оставлял полицейских в состоянии прострации и полной беспомощности, а утром мог прийти, собрать всех в своём рабочем кабинете и спокойно дать точный адрес убийцы или, по крайней мере, верный путь поиска.
Обычно, как и на этот раз, Гарда поднимал на ноги будильник. Он ставил его на три часа ночи, чтобы до этого времени слегка освежиться сном, и по первому звону вскакивал на ноги, лихорадочно одевался, застёгивался на все пуговицы, выпивал чашку холодного кофе, приготовленного ещё с вечера, и садился за письменный стол.
На столе не должно было лежать ни одной бумажки. Мыслить, пользуясь записями. Гард не умел. Он считал, что лишь тогда возможен эффект от размышлений, когда все детали и факты преступления «отлежались», «осели» в голове, обеспечивая ту лёгкость перетасовок и перестановок, без которых невозможно построить ни одной версии.
Горела настольная лампа, и ещё над кроватью, у самого изголовья, мягко светило бра. Шторы на окнах были приспущены, так что свет уличного фонаря, расположенного напротив комнаты Гарда, не отвлекал внимания комиссара. Всеобщий покой и тишина были как бы внешней оболочкой, не пропускающей в мозг Гарда ничего постороннего, но и не выпускающей из него ни единой мысли.