Пять разных рассказов

Потапова Наталия

– Я и не страдаю, наоборот – бессонницу только приветствую. И кофе только на ночь пью, мне так лучше работается, – неожиданно для самого себя выпалил Жека.

– А-а! Понимаю, – старик заговорщицки понизил голос. Подождал, пока отойдёт молоденький официант, и продолжил. – Вы, по всей вероятности, человек творческий. Ночью, когда никто не тревожит, лучше работается. Особенно писателям, исследователям души человеческой. Ну что, угадал? – Он достал носовой платок, тщательно протер очки и, проверив на свет чистоту стекол, повторил операцию. Водрузив очки на нос, улыбнулся Жеке.

– Вы угадали, я действительно писатель, – с некоторой заминкой произнёс Жека. Откинулся назад и с достоинством

добавил. – Я отношу себя к начинающим авторам, хотя пишу давно и намерен посвятить жизнь литературе. – Он приосанился, постучал пальцами по столу. – В творчестве я реализуюсь как личность, веду – как бы точнее выразиться (он сделал круговое движение рукой), диалог с миром. Думаю, вы понимаете мою мысль.

– Смею надеяться, что понимаю, – господин хотел ещё что-то добавить, но официант уже снимал с подноса кофе в толстых белых чашках и два пузатеньких фужера с коньяком. – Позвольте угостить вас, – благодушно произнёс старик, жестом приглашая Жеку выпить. – По случаю знакомства.

– Спасибо, я не пью, – Жека решительно отодвинул фужер.

– Да разве я вам пить предлагаю? – изумился пожилой господин. – Так, коньячку для согреву… – Он с наслаждением понюхал содержимое своей рюмки, но пить не стал. Наклонился поближе и, пододвинув Жеке вторую рюмку, доверительным тоном спросил: –Чем же вы так расстроены, голубчик? Критик дорожным катком распластал? Или рукопись в издательстве вернули?

Евгений Борисович вздрогнул. Неужели всё так очевидно?

– Видите ли, – начал он уклончиво, водя пальцем по ножке рюмки, – сложилась некая не совсем ясная ситуация. Дело в том, что … Тут перед его мысленным взором возник мордастый охранник у турникета, и обида с новой силой окатила Жеку мощной волной. Он зажмурился, схватил рюмку и залпом выпил– Даже разговаривать не стали! – запальчиво выкрикнул он, откашливаясь. – Обещали через три месяца ответить, уже четыре прошло и ни гу-гу! Два письма отправил, и никакой реакции. – Жека огляделся, приглашая немногочисленных посетителей кафе разделить его возмущение.

Сидевшая за соседним столиком томная безликая красавица скользнула взглядом по возбуждённо жестикулирующему Евгению Борисовичу, но не сочла его заслуживающим внимания. Напротив, его собеседник, сочувственно наклонив голову, выслушал полный благородного негодования монолог Жеки, но отреагировал неожиданно: – Не ответили, говорите? Эка беда! А представьте, что о вашем труде какой-нибудь литературный критик выскажется, да не просто выскажется, а разнесет в пух и прах. Так отхлещет, что на себя в зеркало смотреть не захочется. Поверьте мне, они это хорошо умеют!

Жека недоумённо пожал плечами.

– Мой роман невозможно, как вы выражаетесь, «разнести». Я его на одном дыхании написал, по восемь часов в день работал. Это качественная авторская проза. Я не боюсь критики. В конце концов, критик тоже автор.

– Специфический это автор, – пробормотал Жекин собеседник. – весьма специфический. Собственное мнение считает истиной в последней инстанции.

Он помолчал и вдруг заразительно рассмеялся. – Вот вы расстроились, что рукопись вашу не взяли, велели в электронной форме прислать. Так ведь хорошо, что в электронной форме! – Восторг собеседника задел Жеку, он уже собрался обидеться, но тот примирительно коснулся Жекиного рукава.

– Вспомнил я один случай. – Он перестал смеяться, но даже затемнённые стёкла очков не смогли скрыть мелькавшие в его глазах озорные огоньки. – Я ведь живу неподалёку, в двух шагах от издательства. Район, надо сказать, замечательный, летом липы цветут, и публика вокруг интеллигентная… – вздохнув, поправил себя, – во всяком случае, так до недавних пор было. Но не буду отвлекаться. Во дворе чисто, даже собаки, вернее их

владельцы, порядок соблюдают. Но есть нюанс: рядом с издательством контейнеры мусорные поставили. Там часто какие-то люди копошатся, выискивают что-то. Я, знаете ли, к так называемым бомжам без неприязни отношусь – многих в последние годы жизнь беспощадно истрепала, сил у них противиться не осталось, и вины их в этом нет. Хотя стараюсь всё-таки с ними не общаться. На всякий случай, в кармане всегда немного денег держу.

– В кармане, чтобы кошелек при них не доставать? – догадался Жека.

– Именно так, – поощрительно кивнул рассказчик. – Возвращаюсь я как-то домой, и вдруг из ближайшего контейнера голова лохматая высовывается, в такой, знаете ли, замызганной вязаной шапочке с ромбиком. Матеря на чем свет стоит (да так сочно, затейливо) – «испоганивших» его собственность «девушек с пониженной социальной ответственностью», он методично вышвыривал из бака увесистые пачки бумаги. На мостовую шлепнулась как-то неприлично распахнувшаяся папка, из которой веером посыпались листы с напечатанным текстом. За ней последовала другая папка, потом еще… А бумага-то все плотная, качественная, не дешевая… – с лица рассказчика не сходила улыбка.

Жека болезненно скривился. – Не понимаю, что здесь может быть смешного. Выбросить рукописи в помойку! Просто немыслимо!

Пожилой господин подал незаметный знак официанту и вкрадчиво обратился к Жеке: – Однако у вас вроде бы претензии к издательству, не ответили они вам. Или я что-то не так понял?

– У меня иная ситуация, – с апломбом отчеканил Жека. – Они слово не держат, время тянут, не думая о том, как ранимы творческие люди. Уверен, что и прочесть не удосужились (мысль о том, что потому и не ответили, что прочли, Евгения Борисовича не посещала). Таких бездарей, лишённых художественного чутья, нельзя на пушечный выстрел подпускать к работе с творческими людьми!

Жеке все труднее удавалось сохранять олимпийское спокойствие, приличествующее, по его мнению, творческой элите. Неудержимо тянуло высказаться. Скучавшая красавица с раздражением взглянула на Жеку и демонстративно надела наушники. Перед пожилым господином появился ещё один фужер, который тот вновь пододвинул к Жеке. Слушал он внимательно, издавая невнятные восклицания явно поощрительного характера.

– Я ведь, можно сказать, рожден для творчества, – не унимался раскрасневшийся Евгений Борисович. – С пяти лет сочинял, жаль, что не все записывал, не сразу осознал своё призвание! – Он не заметил, как одним махом проглотил благородный напиток. Голова приятно кружилась. Почувствовав себя совершенно свободным, готовым поделиться сокровенным, он продолжил: – Читавшие мой роман – буду с вами откровенен – мой стиль бунинским называют. Жаль, нет с собой рукописи, могли бы ознакомиться, уверен, сразу бы мощь, глубину почувствовали. – Он взмахнул рукой и с сожалением посмотрел на пустой фужер. Вроде бы там еще что-то было?

Пожилой господин вздохнул, зачем-то снял и вновь надел очки и тихо спросил, глядя на Евгения Борисовича: – Позвольте спросить: по какой именно причине вы решили стать писателем? И как бы про себя добавил: – Не всякий, кто умеет писать, может назвать себя писателем.

– Люблю литературу, – потупив пылающий взор, признался Евгений Борисович.

– Да кто ж её, матушку, не любит… Вот только любя, терзаем мы её беспощадно, – неожиданно серьезно, с грустью проговорил его собеседник. – И то сказать: на российской почве писатели, как грибы после дождя, растут. Грамоте обучены, интернет под рукой, а главное, есть на кого опереться – за спиной такие исполины отечественной словесности! Рядами стоят. Тут даже поколение, выросшее на Гарри Поттере, сподобится бойко по клавишам стучать.