Пять сказок о городских приключениях
Шрифт:
– Ну, вот что ты опять мяукаешь,… на улицу просишься,… ну, не могу я сейчас пойти! Ох, и разбалованный же ты,… пойми, здесь город, а не дача,… тут всё по режиму делается, и мне сейчас надо уроки учить,… придётся тебе без меня идти… – бывало, упрекала она его за излишнюю любовь к прогулкам и отпускала на улицу одного, а сама бралась за уроки.
Правда изредка она всё же выглядывала в окошко на кухне и проверяла, как там себя чувствует её Василёк. Благо со второго этажа была замечательно видна набережная пруда, по которой он обычно прогуливался.
2
Вот
И котейка гулял один, самостоятельно. В полном одиночестве важной походкой обходя, как ему представлялось свои законные владения. После дачных соток, здесь в городе, ему всё было в новинку, всё в диковинку. Ну, например, там, на даче он ни разу не видел такого большого, необъятного водоёма, как этот пруд. Нет, ну конечно дедушка с бабушкой купали его в бочке с дождевой водой, но чтобы в чём-то большем, где могли бы плавать ещё и утки, разумеется, никогда. Вот поэтому-то он целыми днями и ходил вокруг пруда, ко всему дотошно приглядываясь, присматриваясь и всё тщательно изучая.
А в это время уточки с подросшими утятами, сбившись в весёлые стайки, игриво купались, плескались, ныряли, и пара благородных чёрных лебедей грациозно скользила по глади пруда. Васильку было очень интересно наблюдать за всем этим птичьим царством. Любопытство прямо-таки разбирало его.
Бывало, гуляет он, гуляет, да вдруг остановиться, присядет и засмотрится на купающихся уточек, а то запрыгнет на спинку лавочки и оттуда ведёт наблюдение, или же спрячется в прибрежных кустах и из них выглядывает. И вот такая чрезмерная любознательность сыграла с ним злую шутку.
В этот раз Василек тоже наблюдал за уточками и по привычке спрятался в прибрежных кустах. Однако сегодня он настолько раздухарился, что в нём проснулся охотничий инстинкт. Ему вдруг со страшной силой захотелось поймать хотя бы одну уточку. И он так увлёкся, что даже не заметил, как подобрался к пруду на расстояние всего одного прыжка.
А надо сказать, что берега пруда по кругу были обрамлены бетонным бортиком и возвышались над водой. Правда, кое-где местами имелись небольшие отступления в виде заводей. Туда заплывали уточки, и любой желающий мог покормить их хлебом или крошками.
Вот и теперь, уточки заплыв в одну из таких заводей, принялись кушать там накрошенный им батон белого хлеба. В эту пору им требовалась особенно хорошая подкормка. Ведь на дворе стояла поздняя осень, и птицам надо было набираться сил, чтобы вскоре отправится в дальние края. Вот они и питались усиленно, притом никого и ничего вокруг себя не замечая.
Этим-то обстоятельством и воспользовался Василёк. Тем более он подкрался к ним уже на настолько близко, что стоило ему лишь лапку протянуть, и он дотронулся бы до хвостика ближайшей уточки.
Василёк пригнулся, затаился, напрягся весь, к бортику прижался, смотрит сверху на уточек, и прыгнуть собирается. Да только в пылу охоты совсем забыл,
Прыгнуть-то прыгнул, а что толку. Молодой, неопытный, ничего не умеет, ведь на даче-то кроме кузнечиков никого и не ловил, а тут утки. Ну, разумеется они от него сразу врассыпную. А он бедняга промахнулся, да в воду бултых и свалился. Забился тут же, затрепыхался, испугался, глаза выпучил, и голосить давай.
– Мяу-у-у-у! Мяу-у-у-у! – орёт, кричит, понять ничего не может, ведь прыгнул-то на уточку, а попал в пруд. Лапками о воду бьёт, бултыхается. Плавать не умеет, где же ему учиться-то было, в дачной бочке что ли. Еле-еле к бортику подчалил, цепляется за него, выбраться хочет, а ничего не получается. Бортик высокий и гладкий, из бетона сделанный, зацепится за него трудно.
Уж секунд десять прошло, как Василёк в пруду очутился, а проку всё никакого нет. Вылезти не может, и вытащить его некому. Машенька дома сидит, уроки учит. Да и мяуканье его не помогает, уж воды нахлебался, охрип, и силы покидают его. Ослаб совсем Василёк, затихать стал. Так бы и утонул бедолага, пропал бы ни за что ни про что, но тут вдруг уточки к нему подплывать начали.
То ли он им беспомощным птенцом показался, то ли какой инстинкт у них проснулся, а может они просто пожалели его, глупого неразумного котёнка. Но только ринулись они к нему всей своей дружной стайкой, да выталкивать его из воды принялись, выбраться ему помогают.
А одна молодая уточка та, что первой к нему ринулась и всех за собой увлекла, особенно усердствует. Подныривает под него, крыло ему своё подставляет, повыше Василька задирает. Старается, чтоб он не захлебнулся. Смелая уточка, упорная, подталкивает его, и всё повыше, повыше норовит.
И надо же такому быть, в какой-то момент она Василька так подбросила, что он даже из воды выскочил. И как раз на то место попал, где высота бортика чуть пониже была. Василёк из последних сил изловчился, за краешек уцепился, кое-как подтянулся и еле-еле из воды выбрался.
Упал на бетон бедняга, лежит ни живой, ни мёртвый, весь скукожился, чуть дышит. Шёрстка его пушистая вся намокла, сбилась, бока его худенькие облепила, рёбрышки оголила. Сразу и не поймёшь, толи котёнок лежит, толи от него шкилетик остался. И тут ему снизу с воды уточки крякать начали, спрашивают его, всё ли у него в порядке, живой ли. А громче всех крякает та смелая уточка, что его спасла.
– Кря-кря,… как ты там?… хорошо ли тебе?… ответь хоть?… – настойчиво крякает она, отзыва от него добивается. Ну а так как она из всей стаи громче и мелодичней всех крякала, то и звали её Крякушка. Тут уже и Василёк слегка отдышался, чуток пришёл в себя, голову приподнял и отвечает ей.
– Мяу-мяу,… вроде живой,… только устал очень… – хрипло промяукал он, а сам про себя поражается, – как же это так,… я утиный язык понимать стал,… и всё знаю, о чём они крякают… – подумал Василёк да попытался встать. А ноги его не слушаются, подкашиваются, не держат. Он два шажка ступил и опять присел бедненький. Его уже и холод пробирать начал, ведь осень все-таки, да ещё и вечер.