Пять страниц
Шрифт:
Третья страница Помню время, когда мы на людях бывать не умели, Нам обоим мешали их уши, глаза, голоса. На веселой пирушке, где много шумели и ели, Было трудно нам высидеть больше, чем четверть часа.
Чтобы лекции слушать, нарочно садились не рядом. Впрочем, кто бы, и как бы, и что бы ни стал нам читать, Разве мог помешать он нам взглядом выпрашивать взгляда И, случайно не встретив, смертельной обидой считать?
Помню, ты на собрании. Жду тебя долго. И трижды То к дверям подхожу, то обрывки ловлю сквозь окно Только б слышать твой голос!
Что такое привычки, мы даже не знали сначала; Если знали из книг, то старались о них забывать. И друг друга любить в это время для нас означало Каждый день, как впервые, Друг другу себя открывать. Было что открывать. Было порознь накоплено каждым.
Чтоб вдвоем докопаться до самых забытых углов, Чтобы всякую мелочь припомнить хотя бы однажды, Нам на первых порах ни часов не хватало, ни слов.
Но потом нам хватило и слов, и часов, и рассудка, Чтоб свои треволненья ввести понемногу в русло. Было дела по горло. Не виделись часто по суткам, С головой уходя я в свое, ты в свое ремесло.
Мы учились делить только то, что сегодня и завтра, Разговаривать нынче о том, что случилось вчера. Это стало спокойным, привычным, как утренний завтрак. Даже время на это отведено было с утра.
Мы друг другу за все благодарными были когда-то. Все казалось находкою, все не терпелось дарить. Но исчезли находки, дары приурочены к датам, Все и нужно и должно, и не за что благодарить.
Куча мелких привычек нам будние дни отравляла. Как я ел, как я пил все заранее знать ты могла; Как я в двери входил, как пиджак на себе оправлял п. Как садился за стол, как вставал я из-за стола.
Все вдвоем да вдвоем. Уж привычными смотрим глазами И случайных гостей принимаем все с меньшим трудом. Через год, через два мы уже приглашаем их сами, И друзья, зачастив, не стесняясь заходят в наш дом.
В шумных спорах о вечности весело время теряем, Стол газетой накрыв, жидкий чай по-студенчески пьем. Но, оставшись одни, в эти дни мы еще повторяем: "С ними было отлично. А все-таки лучше вдвоем".
Если лучше вдвоем это значит, еще не насмарку, Это значит, что ладим, что все еще вместе скрипим... Помню день, когда поняли: словно почтовая марка, Наша общая жизнь была проштемпелевана им.
Как на грех, выходной. Целый день толковали о разном. И, надувшись, засели в углах. Я в одном. Ты в другом. Мы столкнулись в тот день с чем-то скучным, большим, безобразным, Нам впервые тогда показалось, что пусто кругом.
Говорить не хотелось, довольно уже объяснялись. Спать и рано, и лень застилать на диване кровать. И тогда, как по сговору, сразу мы оба поднялись И пошли к телефону: кого-нибудь в гости зазвать.
Вот и гости пришли. Мы особенно шумно галдели, Нашу утлую мебель в два счета поставив вверх дном, Мы старались шуметь, чтоб не думать о собственном деле, Мы старались не думать и думали все об одном:
Что впервые в гостях мы себе облегченья искали, Что своими руками мы счастье свое
Много раз нам потом хорошо еще вместе бывало. Мы работали рядом и были довольны судьбой, Но я помнил всегда, да едва ли и ты забывала, Что однажды вдвоем показалось нам плохо с тобой.
Мы, почувствовав это, глядели глазами сухими, Понимали, что вряд ли от памяти мы убежим. Там начало конца, где, желая остаться глухими, В первый раз свое горе заткнули мы криком чужим.
Четвертая страница Помнишь узкую комнату с насмерть продрогшей стеною, С раскладною кроватью, со скрипом расшатанных рам? Ты все реже и реже в нее приезжала со мною, Иногда перед сном и почти никогда по утрам.
Ты ее не любила за грязные чашки и склянки И за то, что она не тепла, не светла, не бела. За косое окно, за холодную печку-времянку И за то, что времянкой вся комната эта была.
Я тогда обижался. На время забросив работу, Я повесил ковер. Я разбитое вставил стекло. Я вколачивал гвозди. С мужской неуклюжей заботой Я пытался наладить в ней женский уют и тепло.
Было все ни к чему. Стало холода меньше и ветра, Но остался все тот же бивачный невыжитый дух. Может, просто нам тесно? Но семь с половиною метров, Если все хорошо, разве этого мало для двух?
Мы щенятами были. Немало пришлось нам побиться, Чтоб понять, что причиной не комната и не кровать, Чтоб понять наконец: как недолго и просто влюбиться И как сложно с тобой с глазу на глаз нам век вековать.
Сколько в этой каморке с тобой мы зубрили зачетов. Керосинку внеся, согревались непрочным теплом. Сколько ты исправляла моих чертежей и расчетов, Терпеливо азы повторяла со мной за столом.
Я недавно там был, там при скором отъезде забыто Много разных вещей, там халат твой домашний висит, Два кривых костыля в капитальную стену забиты, И на них запыленная длинная рама косит.
Так жива эта память, что нам вспоминать даже рано: Было туго с деньгами, неважное было житье, На рожденье мое, отыскав эту старую раму, Вставив снимки свои, ты на память дала мне ее.
Двадцать снимков твоих. По годам я тебя разбираю: Вот двухлетний голыш, вот девчонка с косичкой смешной, Вот серьезный подросток,
и около правого краю Ты такая, какой в первый раз увидалась со мной.
Как я мог позабыть твои карточки в комнате этой? Все висят здесь по-прежнему, так, словно ты не ушла. Там начало конца, где, на прежние глядя портреты, В них находят тепло, а в себе не находят тепла.
Пятая страница Ну, расстались с тобой и сидели бы, кажется, молча. Понимали бы трезво, что жизнь еще вся впереди. Отчего же пишу я с такой нескрываемой желчью, Словно я не забыл, словно крикнуть хочу: погоди!
Погоди уходить! Что я, проклятый, что ль, в одиночку Наши беды считать! В сотый раз повторять: "Почему?" Приезжай, посидим, погрустим еще целую ночку. Раз уж надо грустить, мне обидно грустить одному.