Пять
Шрифт:
Sous le ciel de Paris
S'envole une chanson
Elle est nee d'aujourd'hui
Dans le coeur d'un garcon,
– пел бархатный баритон, а я, всё теснее прижимаясь к Валентине, жарко переводил в её раскрасневшееся ухо:
Под небом Парижа
взлетает песня
Она родилась сегодня
в сердце мальчишки
Под небом Парижа
прогуливаются влюблённые
Их счастье возникает
созданный для них.
– А вы озорник, Игорь, – кокетливо отвечала она мне. – Но не забудьте, что и нам с вами придётся завтра петь, а мы ещё не репетировали, – тут же остудила она меня (вот что делают с людьми руководящие должности!).
В этом момент мы буквально столкнулись спинами с Таракановым и «Водяновой». Я обратил внимание на то, что Евгений Витольдович ведёт себя чересчур нескромно: он не просто тесно прижался к красивой блондинке, но и откровенно запускал свою пятерню в её интимные места. «Да, руководящие должности разлагают всех по-разному», – афористично подумал я.
Пока мы вальсировали, мне в голову пришла идея, навеянная Парижем, выпитым вином, а также расчётливым поведением Валентины Ивановны Матрёновой. Раз уж мне намекали на репетиции, то про Париж у меня был вальс и собственного сочинения. И резонно решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, я решительно двинулся на сцену. Попросив у музыкантов микрофон и гитару, я обратился к публике:
– Дамы и господа! От лица нижегородских журналистов приветствую вас на гостеприимной ульяновской земле! И раз уж здесь прозвучала песня про Париж, предлагаю вам продолжить танец под нижегородскую версию парижского вальса – «Рождество в Париже». Она была написана мною под впечатлениями от наплыва в этот город арабских террористов. Прошу вас разбиться на пары, а ответственным работникам засчитать моё выступление как репетицию с оркестром.
Пальцы сразу вспомнили струны, и вальс полился сам собой:
– Когда я в Париже на крышу Собора
Забрался окинуть Парижа просторы,
Услышать, чем дышит, что думает город,
То я не увидел красоты Парижа:
Туман-передвижник и ветер-сквалыжник
Задёрнули штору, дождь лижет булыжник
И статуи лижет.
В Париже на лыжах не ходит никто.
Все только и носят бомбы в метро,
Пьют кофе в бистро, не снимая пальто,
Да греют нутро, попивая «бордо».
У Гранд-Опера взрывают с утра
И у «Лафайета» бомбы в пакетах,
У башни Эйфеля дым всю неделю,
А у Нотр-Дам – в основном по средам.
В Париже на лыжах не ходит никто.
Все только и носят бомбы в метро,
Пьют кофе в бистро, не снимая пальто,
Да греют нутро, попивая «бордо».
…В Париже о Нижнем не знает никто…
Но если вы всё же окажетесь в Нижнем,
То вспомните тех,
О наших девчатах, что в Мулен Руже —
О Вере, Наташе, Оксане и Груше;
О моднике Славе, о дворнике Сене,
Что с мыслью о Волге томятся на Сене,
О воре Петре, сутенёре Антоне,
Что с мыслью о доме пьют на Вандоме.
И вспомнив их всех – лысых, светлых и рыжих,
Скатитесь разочек с горки на лыжах.
В Париже на лыжах не ходит никто…
Все только и носят бомбы в метро,
Пьют кофе в бистро, не снимая пальто,
Да греют нутро, попивая «бордо».
На лыжах в Париже не ходит никто!
Вальсу моему хлопали от души! А главное – я положил почин: после меня на сцену потянулись стройные ряды нетрезвых вокалистов из других регионов.
Матрёнова вся светилась от радости:
– Хорошо поёте, Игорь. Пожалуй, я спокойна за завтрашний день.
Тут я увидел Эльвиру. Она стояла у дверей на входе в зал, жестами показывая мне на часы: было уже около девяти. Я направился к ней.
– Моя смена заканчивается, а вас всё нет. Хорошо, что знала, где искать, – сказала она и польстила: – Классно поёте, на вашем месте я бы задумалась о смене профессии.
– Хотите, «я вам спою ещё на бис»? – раздухарился я.
– Как-нибудь в другой раз, – негромко сказала она, озираясь. – Кажется, я придумала вам вариант с ночёвкой. Три тысячи за ночь, как договаривались?
– По рукам! Только я возьму в баре что-нибудь выпить на ночь.
Бар был напротив: купив там бутылку коньяка, минеральной воды и фруктов, я увидел, что денег у меня осталось всего ничего – тысячи четыре. Погрустнев, я протянул Эльвире три «штуки». Она нервно взяла деньги и, быстро сунув их в карман, прошептала мне:
– Идём за мной!
Взяв сумку, я покорно поплёлся за Эльвирой в недра «Древа Хитрово».
Я так вымотался за этот бесконечный шебутной день, что мне как можно скорее хотелось плюхнуться на любой лежак и забыться мертвецким сном.
– Куда мы идём? – спросил я её по мере того, как мы углублялись в чрево отеля по длинному нескончаемому коридору.
– Сейчас увидишь, – как-то вдруг перешла она со мной на «ты».
– Мы вроде не пили на брудершафт, – уже заплетающимся языком отвечал я.
– Ещё не вечер, – не оборачиваясь, нервно отвечала Эльвира.
– Это мне тоже будет стоить денег? – пытался шутить я.
– А они есть? – обидно подколола она.
Igor goes to Hollywood
– Так куда мы идём? К тебе в номер? – продолжал допытываться я.
– У меня нет здесь номера: на всех дежурных в отеле всего одно общее помещение, – ответила моя спутница. – Но вариант я нашла.
Пока мы шли по длинному коридору вглубь «Древа Хитрово», образно говоря от основания ствола дерева к его макушке, она объяснила, куда определит меня на ночлег.