Пятая четверть
Шрифт:
— Выступ помню, — быстро сказал Антон. — Но… — Он испуганно посмотрел на брата. Теперь он вспомнил все: и как Леонид с чертежом и рулеткой в руках минут двадцать вился вокруг каркаса, проверяя его, как ругал арматурщиков за недосмотр и как наказывал им, Антону и Ивану, поставить эту закладную после бетонирования и даже чертеж показывал, повторяя, что хотя бы без одной из этих железяк ригель — уже не ригель, а первобытное бревно. — Черт! — вырвалось у Антона. — На выступе ничего нет, Я сам заглаживал.
— Так. Значит, они не принесли. Иначе бы Иван не забыл, будь там хоть дождь, хоть землетрясение. Сволочи! — тихо, но зло проговорил Леонид и какой-то миг сидел неподвижно, что-то прикидывая в уме, Потом допил одним глотком
— Что? — спросил Антон, сразу поняв значение этих движений. — А позвонить?
— Не будить же среди ночи соседей. Да и в комнате мастеров никого сейчас нет… Поспешил я с премиальными. Ну, что ж, очередная задача Советской власти — спасти ригель, не дать ему стать бревном. Тома, будь добра, принеси из кладовки резиновые сапоги. — Леонид скинул одеяло и полез под кровать за брезентовыми штанами.
Оделся он быстро, взял с тарелки два бутерброда, сунул их в карман плаща. Все это молча, ни на кого не глядя. И лишь на пороге, уже отворив дверь, обернулся, подмигнул и сказал:
— Жаль, что у нас, как в самой захудалой церквушке за иконостасом, не припрятано бутылки водки. Я бы сейчас пару шкаликов дернул. Ну, пока!
Некоторое время в комнате царило молчание. Антон подобрал ноги, обхватил их руками и уперся подбородком в колени, глядя на свой недопитый стакан: «Если бы Леня вдруг не смог пойти сейчас, если бы он, положим, ногу вывихнул, то пошел бы я… Нет, я бы не пошел. Расстреляй меня — не пошел бы… Или бы пошел, но где-нибудь свалился бы и помер! — в смятении думал Антон. — А завтра, то есть уже сегодня, после обеда с ГЭС приедут за ригелем, а его и нету — бревно первобытное».
— На мотоцикле он минут через сорок вернется, — сказала Тома.
— Мотоцикл сломан.
Тома растерянно глянула на Антона, потом распахнула дверь и всмотрелась в темноту.
— Правда, стоит.
— Мы треснулись, — как-то жестко произнес Антон. — Потом чинили, потом опять… Это я виноват.
— Ты вел?
— Нет. Вел он… Я про закладушку.
— Ох, перепугал ты меня, Антон! Я, честно говоря, боюсь этого мотоцикла, боюсь с того самого дня, как познакомилась с Леней. Как вспомню эту нашу первую встречу, так… — Тома передернула плечами. — Он тебе рассказывал?
— Рассказывал.
— Боюсь… А с закладушкой — без этого не бывает.
Я вон два лета оператором работала, уже вроде все давно изучила, поняла, а нет, смотришь — повезли твой бетон в отвал, брак. Главное — спохватиться вовремя…
— Да-а, — протянул Антон. — А пешком сколько до полигона?
— С час. Налить еще чаю?.. С конфетами?
— Нет. Разве бутерброд. Можно, я его с собой возьму?
— Конечно. Ну иди отдыхай, а то съежился. Быстро выхолодило. Решето, а не дом. Этим летом Лисенковы собираются достроить дачу и поселиться. И нам обещают дать комнату, пока свою не получим. Скорей бы… Сегодня они пианино привезли сюда.
Антона опять уже окутывала дремота. Ему не хотелось ни двигаться, ни говорить. Заснуть бы вот так, сидя, скрючившись. Но на последние слова Томы он поднял голову.
— Пианино?
— Да. Сыну купили. Ко дню рождения, кажется. Он геолог, в экспедиции… Жалели, что некому опробовать инструмент. А я про тебя вспомнила.
— Я бы с радостью поиграл. Я уж столько не играл! Они часто приходят сюда, хозяева?
— Нет. Но раз собираются достраивать, то часто будут.
— А тебе бы хотелось меня послушать?
— Еще как!
— А что именно?
— Извини, Антон, мое скудное воображение, но я почему-то никак не могу представить, что ты вполне серьезно можешь сесть за пианино и заиграть… Что? Да вообще… Ну-у, ну хотя бы вальс Грибоедова.
— Вальс Грибоедова, — повторил Антон, улыбаясь. Ему хотелось спать. Улыбка позволила на несколько секунд закрыть глаза, и это было мгновенным, сладким провалом в небытие. Он
Дождя уже не было, но присутствие туч ощущалось по особенной темноте и по прохладному дыханию неба. Где-то под этим небом по грязи топает сейчас Леонид, топает вместо него, Антона, по праву взрослого и сильного… Далеко впереди, в тайге, возник слабый огонек поезда, затем долетел гудок. От «Птерикса» отлично слышно гудки. Но Салабон, конечно, ничего сейчас не слышит — спит без задних ног и видит, наверное, как летает на «Птериксе». Гошка как-то говорил, что сны его одолели, и все — про вертолет, а вот ему, Антону, как он ни жаждет, — «Птерикс» не снится, зато разной чепухи — вдоволь…
Высокая черная дача казалась массивнее, чем днем. Внутри, в одной из ее комнат, стояло пианино, новенькое пианино, к клавишам которого еще никто не прикасался… Если бы Антону дали сил, он забрался бы на балкон, пролез в мансарду, проник через люк на первый этаж, отыскал это пианино и устроил бы такой концерт, что соседи умерли бы от ужаса подле своих окон, поняв, что музыка гремит в недостроенном необитаемом доме, с закрытыми ставнями. И поползли бы по Индии слухи про Ночного Маэстро!..
Антон оступился и чуть не упал, направляясь по мокрой траве к себе в кладовку. В соседнем курятнике горел свет, и на окне вырисовались странные, шевелящиеся тени, будто там толпились безмолвные, неведомые существа. Антон вздрогнул и насторожился, прежде чем понял, что это куры.
Фонарик лежал сразу за косяком, на ящике с гвоздями. Антон осветил свое ложе: ватный матрац с телогрейкой в изголовье, с краю — стопкой — две чистые простыни и полотенце. Антон вспомнил, что обещал помыться в душе. Он переложил чистые простыни на табуретку, откинул одеяло и упал, не снимая пижамы. По чердаку бродила кошка, но шлак хрустел так, словно там ворочался человек, и можно было бы испугаться, не шатайся эти кошки из ночи в ночь.
…Сразу появился дом, гостиная. Горит настольная лампа. Отец сидит на диване, прикрыв глаза ладонью, и ждет. Антон садится к пианино, поправляет под собой стул, простирает вперед руки, проверяя их подвижность, и — льется «Баркарола». Пальцы бегут по клавишам. На них можно смотреть, а можно и не смотреть. Антон поднимает голову и видит «Тройку». Ребята тянут бочку, тянут и не знают, что им помогает он, Антон, налегая сзади. Только почему это бочка, а не мотоцикл?.. Антон вздрогнул и оглянулся. Настольной лампы не было. Не было отца. Не было гостиной. И не было пианино. Кошмар. «Что же это!.. Я же не наигрался!.. Я же только начал!» — закричал Антон, и вдруг оказалось, что он не на стуле сидит, а стоит с фонарем в руке перед темной дачей. «Ах, вот оно где!» — зло и радостно воскликнул он и прыгнул на балкон. «Хоть бы оно было открытым! Хоть бы!.. Должны же они были попробовать звук, хоть ткнуть одним пальцем. Значит, проворачивали ключ! А обратно забыли повернуть. Хоть бы забыли!..» Очутившись в мезонине, Антон дернул за кольцо люка, поднял его и спустился вниз. Он толкнул первую же дверь и увидел пианино, на сглаженных углах которого свечками вспыхнули продолговатые отсветы. Прямо не освещая его, словно боясь, что оно, ослепленное, отпрянет и исчезнет, как привидение, Антон крадучись подошел к инструменту, протянул руку к крышке и быстро поддел ее пальцами, боясь почувствовать сопротивление. Но крышка поднялась. Клавиши блеснули, как зубы, и тут же пропали — Антон выключил фонарик. Теперь ему не нужен был свет. И тут кто-то сзади тряхнул его за плечо. Антон обмер, затем, вдруг поняв, что ему хотят помешать, с силой стукнул по клавишам, чтобы хоть одним ударом утешиться, но рука попала на что-то мягкое. И Антон ударил еще и еще раз!..