Пятая голова Цербера
Шрифт:
Отец не вызывал врача для брата и занимался им сам. Если он и пытался узнать, где Дэвид так поранился, то ничем не выказывал своего любопытства.
Лично я считаю, он думал — хотя теперь это не имеет никакого значения, — что это я чем-то ткнул его во время драки. Я говорю так, поскольку с того времени ничего не боялся и провел немало лет в обществе отчаянных преступников.
С того времени, как с Дэвидом случилось несчастье, отец начал относиться ко мне с опаской. Не знаю, чем это было вызвано, может быть, я совершил
Пхаедрия, тетка и мистер Миллион очень часто навещали Дэвида. Его комната стала чем-то вроде места встреч. Только иногда этим встречам мешал отец. Потом стала приходить Меридоль. Она была маленькой, милой блондинкой, и я очень полюбил ее. Часто я провожал ее домой.
На обратном пути я останавливался возле невольничьего рынка, как бывало раньше с мистером Миллионом и Дэвидом, чтобы купить сэндвич, чашку сладкого кофе и поглазеть на торги. Нет ничего интереснее, чем лица невольников. Я присматривался к ним с любопытством исследователя.
Прошло много времени, может быть, месяц, пока я понял, почему это делаю.
На площадь привели молодого юношу, раба для уборки улиц. Лицо и плечи его покрывали шрамы от бича, зубы были выбиты. Я узнал его. Лицо в шрамах было моим лицом и лицом моего отца!
Я хотел купить его и освободить, однако, на мой вопрос он ответил так услужливо и так типично для раба, что я отвернулся, огорченный.
В тот вечер отец приказал мне прийти в библиотеку. Это было впервые после того, как Дэвид получил ранение.
Я сидел и присматривался к нашим отражениям в зеркале, прикрывавшем вход в лабораторию.
Он выглядел моложе, чем был в действительности, а я старше. Мы могли бы быть одним и тем же человеком. Когда он повернул ко мне лицо, то над его плечом я не увидел отражения своего. Были видны только его и мои руки. Мы вполне могли быть четвероруким гладиатором. Не могу вспомнить, кто первым подал мысль убить его. Я только вспоминаю, что в один из вечеров, когда я проводил Меридоль и Пхаедрию домой и готовился ко сну, внезапно мне в голову пришла мысль, что мы только что об этом говорили, сидя с мистером Миллионом и теткой возле кровати Дэвида.
Конечно, мы не говорили в открытую.
Быть может, мы даже сами себе не хотели признаться в этих мыслях. Тетка вспомнила о деньгах, которые где-то спрятал отец, а Пхаедрия о яхте, огромной, как дворец. Дэвид смеялся и говорил, что все волнения в мире идут только от денег.
Я же ничего не говорил, а думал о часах, неделях и месяцах, которые ОН украл у меня. Я думал об уничтожении моей личности, которую из ночи в ночь ОН методически уродовал.
Я думал о том, что сегодня ночью могу пойти в библиотеку, а прийти в себя уже стариком.
Мне стало ясно, что нужно сделать, причем немедленно, потому что если я скажу ему об этом, когда буду
Ожидая прихода слуги, я разрабатывал план.
Не будет никакого следствия, так как никто не узнает о смерти отца. Я просто-напросто заменю его. Клиенты не заметят подмены.
Знакомым я передам через Пхаедрию, что поссорился с отцом и ушел из дому.
Какое-то время, конечно, мне не стоит показываться на людях.
Потом время от времени я буду разговаривать в темной комнате с кем-нибудь из тех, кто знал отца, проверяя, как воспринимают меня.
Этот план так и не был осуществлен, но тогда он казался мне вполне реальным и относительно простым в осуществлении.
У меня в кармане всегда лежал скальпель. Тело я рассчитывал уничтожить в лаборатории.
Но он все прочел на моем лице. Разговаривал он со мной тогда, как обычно, но все уже знал. В комнате стояли цветы, их никогда не было здесь раньше, и я начал сомневаться, не разгадал ли он все это заранее и приказал принести их? Он не приказал мне лечь на диван, только кивнул на кресло, а сам сел за стол.
— Сегодня у нас будет гость, — сообщил он.
Я пристально посмотрел на него.
— Ты сердишься на меня. Я вижу, как в тебе зреет злоба. Ты знаешь, кто…
Он хотел еще что-то сказать, но его перебил стук в дверь. Вошла Перисса, ведя за собой девушку и доктора Маршха.
Меня удивило его присутствие, но еще больше присутствие девушки.
— Добрый вечер, доктор, — поздоровался отец. — Как отдыхаете у нас?
Маршх улыбнулся, показав крупные зубы. На этот раз он был одет по нашей последней моде.
— Прекрасно. И душой, и телом. Я видел, как голая девушка, в два раза выше самого высокого мужчины, проходит сквозь стену…
— Это голограмма, доктор.
— Я так и понял. Я видел еще много странных вещей. Могу все перечислить, но не хочу отнимать у вас время. Достаточно сказать, что у вас здесь прекрасное заведение, хотя, я думаю, вы и сами это знаете.
— Знаю, но всегда приятно услышать это еще раз, — кивнул отец. — Вы хотите поговорить о договоре? — Он посмотрел на девушку.
Девушка встала, чмокнула доктора в щеку и вышла из комнаты.
Тяжелая дверь с тихим щелчком закрылась за ней.
Так щелкают контакты реле и трескается стекло.
Я много раз вспоминал уход девушки: ее туфли на высоких каблуках и толстых подошвах, ее обнаженную шею, собранные в тугой комок на затылке роскошные волосы. Она даже не догадывалась, что закрытая за ней дверь означает конец мира, который она так хорошо знала.
— Когда вы выйдете отсюда, сэр, она будет вас ждать.
— Если и нет, то наверняка у вас есть средства заставить ее сделать это. — Глаза антрополога блестели в свете лампы. — Однако, давайте вернемся к делу!