Пятьдесят лет в строю
Шрифт:
Приветливо, как старого сослуживца, принял меня при последнем моем посещении помощник начальника генерального штаба Видалон. Поговорили мы оба об участи наших русских бригад, об отсутствии информации из России, но, когда я попытался восстановить прежние, полные доверия отношения с французским генеральным штабом, мой приятель изрек:
– Что поделаешь, генерал, колесо Фортуны вращается!
– Я понял, вы хотите сказать, что я окончательно скатился вниз!
И мы оба рассмеялись.
Начальник генерального штаба, сухой седой старик, генерал Альби, тот самый, с которым находил лишним
– Не сетуйте на меня, генерал, за все то зло, которое я был вынужден вам причинить и, поверьте, совершенно против моей воли.
Такое же полное уважения отношение встретил я и у прежнего моего сослуживца по Гран Кю Жэ, начальника так называемого "славянского бюро" майора Фурнье. Этого майора не следовало смешивать с его начальником полковником Фурнье. Оба однофамильца прекрасно говорили по-русски, но полковник смотрел на Россию глазами тех русских офицеров, с которыми он провел несколько месяцев до войны, отбывая стажировку в Виленском военном округе, а майор Фурнье в России никогда не был, но много про нее читал.
– Никто ведь нам с вами, генерал, не хочет здесь верить, что, располагая такими кадрами, как прежние унтер-офицеры царской армии, Советы способны отстоять революцию. Как будто мы сами, французы, в свое время из санкюлотов армии не создали,- не без волнения в голосе говорил мне этот пылкий южанин.
Неважно, вероятно, чувствовал он себя в этот день на утреннем докладе своему однофамильцу: авангарды Деникина подходили к Орлу. Впрочем, хотя где-то в глубине души скребли кошки, точь-в-точь как в бою после оставления ценного рубежа, но ни майор, ни я бровью не повели. Школа "молчальника" Жоффра не забывалась.
Никакие трудности на фронте не должны нарушать планомерной работы в тылу, и временные успехи белогвардейцев не изменили в Фурнье его отношения к деникинской авантюре.
– А вот полюбуйтесь, мой генерал, во что это все нам обходится.- И он вынул из стола объемистые таблицы, составленные на английском языке.- Доверили вот наши морячки союзникам все операции на Черном море, а от них уже поступают счета на уступленное Деникину обмундирование. Полную стоимость, да еще в фунтах стерлингов, требуют за старое послевоенное барахло.
– Русскому народу это еще дороже обходится,- сказал я, прощаясь и расставаясь навсегда с этим симпатичным генштабистом.
Трудно ведь теперь себе представить, что, живя в Париже - центре тогдашней европейской жизни, мне, когда-то опытному военному агенту, так мало было известно про военные действия белогвардейщины, тщательно скрывавшей свои поражения и ничего не говорившей о геройских делах Красной Армии.
* * *
Уже давно я не имел писем от матери и только в конце 1919 года узнал случайно, что ее уже довезли до Новороссийска и что она собирается ко мне в Париж.
Ждать пришлось недолго, и вскоре я уже обнял на Лионском вокзале не ту полную здоровой энергии женщину, какой с детства привык видеть Софью Сергеевну, а маленькую исхудавшую старушку.
От прибывшей семьи страстно хотелось узнать о том, что делается на нашей истекавшей кровью родине. Но обстановка в эпоху революционной борьбы столь быстро
– Неужели вот все эти тысячи привезенных с нами рублей здесь ничего не стоят?
– вздыхали мои родственники.- Ведь по совету самых верных людей мы разменяли на них по очень выгодному курсу полученные от тебя когда-то французские франки!
"Спекульнули", "спекульнуть" - какие отвратительные слова произносили в те тяжелые дни самые когда-то чистые женские уста...
"Там торгуют рублями да домами в розницу, а здесь, в Париже, продают Россию уже оптом,- думалось мне.- Пусть уж сами русские люди на родине для создания чего-то нового, не вполне еще для меня ясного, разрушают старые, когда-то дорогие сердцу ценности". Все представлялось мне лучше, чем допустить к власти людей, уже продающих иностранцам свои имения и дома, идущих на все сделки с капиталом, вплоть до обращения России в колонию.
* * *
– А мы завтра уже будем в Петербурге!
– ошеломил меня 19 октября 1919 года давно меня покинувший Караулов.
– Кто это - "мы"?
– оборвал я этого сияющего счастьем нарядного господина, одетого в длиннополый фрак последней моды.
– Да что вы, граф, неужели не слышали о взятии Юденичем Красного Села? Вам же должно быть хорошо знакомо это Красное Село, Пулковские высоты и все эти места!
– с оттенком злобной иронии, к которой я уже стал привыкать, продолжал Караулов.
Вокруг нас собралась толпа столь же элегантных мужчин, спустившихся в антракте в большой, отделанный мрамором вестибюль театра "Шан-з-Элизэ".
"Юденич у ворот Петрограда!.." - прочел я в переданном мне каким-то незнакомым господином последнем "вечернем выпуске" газеты "Intransigeant".
И представилась мне знакомая арка Нарвских ворот, через которые столько раз проезжал я и верхом, и на тройке, убогие деревянные домики и напоминавшая тюремную стена Путиловского завода. По обеим сторонам вечно грязного шоссе сейчас, наверно, вырыты окопы, из телег и столов воздвигнуты баррикады, а высыпавшие из завода путиловцы разят из пулеметов наемников своих бывших хозяев...
– Да, вы, быть может, дошли до Красного Села. Вы, быть может, спустились и до Нарвской заставы, но в Питере - вам не бывать!
– громко, чувствуя внутреннюю уверенность, объявил я присутствующим, ошеломленным моей, как они, вероятно, думали, осведомленностью.
Эмигранты нашептывали, что у меня налажена "непосредственная телефонная связь с Кремлем".
А утром, на следующий день, эта публика прочла в газетах, что "Юденич поспешно отступил".
Глава пятая. В поисках выхода