Пятьдесят на пятьдесят

Фрэнсис Феликс

Я спорить не стал, хоть и не считал, что в доме необходимо ее постоянное присутствие. Можно, конечно, потерпеть еще несколько дней. Но я уже начал скучать по тем временам, когда Софи была в больнице и мне не приходилось каждое утро застилать постель или немедленно ставить грязную чашку из-под кофе в мойку. Тогда я мог расхаживать по дому в трусах, лежать на диване и смотреть футбол; я мог оставить сиденье в туалете поднятым, икать и пукать, когда захочется. За пять месяцев я привык жить один.

Нет,

конечно, я радовался тому, что Софи теперь дома. Ведь я любил ее. А вот в том, что ее сестрица все время должна торчать здесь, уверен не был. Элис постепенно превращалась из богини — покровительницы дома в домашний кошмар.

— А сколько еще она собирается здесь пробыть? — спросил я Софи, когда мы махали руками вслед отъезжающей Элис.

— Ну, думаю, больше, чем неделю, — ответила она. — Элис нравится ощущать себя нужной и незаменимой. Ну и потом она считает, мне еще какое-то время нужен уход. Честно говоря, я бы обрадовалась, если б она сегодня вечером не вернулась.

И я тоже. Хотя, конечно, присутствие Элис внушало некоторое спокойствие — я знал, что Софи остается не одна, когда я уезжаю работать. Думаю, и Софи чувствовала то же самое и не слишком возражала, когда Элис выразила намерение вернуться.

Мы заперли дверь и прошли на кухню.

— Просто не верится, что я дома вот уже целую неделю, — сказала Софи. — Такое ощущение, что вернулась из больницы только вчера.

А мне показалось, что прошел целый месяц. Но говорить я этого не стал.

Пока Софи возилась на кухне, я поднялся в кабинет, радуясь тому, что могу заниматься чем угодно и что Элис не будет каждую минуту лезть со своими советами и предлагать помощь.

Я нашел сайт «Рейсинг Пост» и стал просматривать списки лошадей, заявленных на участие в скачках в Бангор-он-Ди в понедельник. Хорошие новости. В скачках на две мили с препятствиями для «девственниц» будет бежать фаворит. Как и другие нужные мне лошадки.

Вошла Софи с чашкой кофе.

— Спасибо, дорогая, — сказал я.

Она встала у меня за спиной, погладила по плечам, потрепала по волосам.

— Чем занимаешься? — спросила она.

— Просто проверяю, какие лошади побегут завтра, — ответил я.

— А можно мне как-нибудь поехать с тобой на скачки?

— Ну конечно, — обрадовался я. — Завтра мы едем в Бангор, путь туда неблизкий, но если хочешь, можешь поехать во вторник вечером, скачки будут в Саутвеле. А потом, в среду, четверг и пятницу, проводится Июльский фестиваль в Ньюмаркете.

— Ты останешься в Ньюмаркете? — с тревогой спросила она.

— Ну, конечно, нет, — ответил я. — Цены в гостиницах в это время просто запредельные, потому как, помимо скачек, там будут еще проводиться торги. Город просто кишит людьми. Так что я буду приезжать домой каждый вечер.

Софи

сразу успокоилась.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда, наверное, поеду в Саутвел во вторник, если погода будет хорошая. В Ньюмаркете будет слишком много народу.

— Вот и прекрасно, — заметил я и выключил компьютер. — А почему бы нам не съездить куда-нибудь на ленч?

— Как, прямо сейчас?

— Ну да. Прямо сейчас.

— Отличная идея, — улыбнулась она.

Мы поехали в паб в деревне Эйвон-Дассет, который специализировался по пирогам, там их выпекали целых шестьдесят четыре вида. Однако мы с Софи решили пироги не заказывать, а выбрали запеченное филе барашка, которое оказалось просто восхитительным.

После ленча мы проехали несколько миль к парку Бёртон-Дассет-Хиллз, и я остановил машину на краю холма, откуда открывался совершенно потрясающий вид на Ковентри и окрестности.

И вот, сидя в машине, я рассказал Софи об отце.

Эту ночь я провел почти без сна, перебирая в уме тайны, которые узнал от бабушки, и прикидывая, что можно говорить Софи, а что нельзя. Всю первую неделю пребывания в доме она чувствовала себя прекрасно и ни разу не обвинила меня в том, что я пью или пьян, — по опыту я знал, это первый признак того, что с ней не все в порядке.

Каждое утро я следил за тем, чтобы она принимала лекарства, но при этом прекрасно знал, как легко в прошлом поведение ее начинало меняться, переход к депрессии или маниакальному состоянию происходил на удивление быстро, и мне страшно не хотелось нарушать это хрупкое равновесие.

С другой стороны, я понимал: она должна знать правду. Чувствовал, что боль и гнев, копившиеся во мне, могут вырваться наружу. Боялся, что сам сойду с ума от всего этого, что в голове у меня произойдет какой-то сдвиг, что впоследствии может самым пагубным образом сказаться и на мне, и на Софи. Возможно, я поступал эгоистично, но мне просто необходимо было разделить это знание с кем-то, выговориться и облегчить тем самым ношу. Может, мне следовало обратиться к кому-то из больничных психиатров, чтобы назначили лечение, но лишь Софи была единственной, кто мог мне по-настоящему помочь.

И вот я начал с того, что рассказал ей о неожиданном появлении отца в Аскоте, о том, какой шок испытал, узнав, что он вовсе не погиб в автокатастрофе, как мы считали все эти годы.

— Но это же здорово! — воскликнула она. — Ты всегда так хотел иметь отца.

Затем я рассказал ей, как отца убили на стоянке у ипподрома, как он умер затем в больнице. Она огорчилась и вся как-то сразу сникла.

— Но за что его убили? — спросила она.

— Думаю, просто хотели ограбить. А потом убийцу спугнули, — ответил я.