Пятерка
Шрифт:
Джордж не только вел учет продажам, но следил по телефону за другими цифрами.
— Триста тридцать восемь посещений нового ролика на YouTube, триста шестьдесят одно на MySpace и четыреста двадцать шесть на веб-странице. Неплохо, еще только повесили.
— И сколько раз ты сам его смотрел?
— Несколько, не много. Ты все уже выяснил с этими людьми? Она мне сказала, что с тобой в школе училась, хотела сделать сюрприз. Удалось?
— Удалось.
— Не хочешь подписать пару футболок, пока ты здесь?
— Я уже почти там, — ответил Кочевник и вошел в главный зал, где через несколько минут, плюс-минус, должна была выступать
— Привет! — сказала девушка, оказавшаяся рядом с его левым локтем. В руках у нее была банка пива, и она наклонилась поближе, чтобы перекрыть шум. — Прости, что они вели себя как идиотки.
Это была та рыженькая, спутница двух крашеных блондинок. На вид ей было лет двадцать, глаза светло-зеленые, симпатичный курносый носик и татуированная синяя звезда на правом плече.
— Ты из той группы, которая сейчас играла, — сказала девушка, будто хотела убедиться.
Веки у нее были тяжеловаты. Наверное, не первая уже банка пива сегодня.
— Ага.
— Хочешь поехать куда-нибудь? — спросила она, доставая ключи от машины с серебряным плейбойским зайчиком на цепочке.
Постороннему трудно понять, в какую попадаешь мясорубку, когда ездишь с группой на гастроли. Трудно представить себе, что весь блеск и легкость — искусственные. Трудно понять, что турне — это мили и часы, часы и мили дороги, а если нет — так ожидание. Есть три вещи, которые эту мясорубку делают сносной: первая — сам концерт, где всегда либо парадиз, либо пандемониум, вторая — частое употребление незаконного, но вполне естественно выращенного вещества, чтобы облегчить ток электрической энергии, выдаваемой в парадизе, и чтобы потом можно было спать в ту же ночь или на следующий день, или же разозлиться и спустить собак на своих товарищей по группе после катастрофы в пандемониуме.
А третья?
Вот на нее Кочевник сейчас и смотрел.
— Конечно, — сказал он, как много раз говорил раньше. — А твои подруги?
— Да пошли они, стервы, — буркнула девушка. — И вообще машина моя.
— О’кей, только я поведу, наверное.
Следующие три часа Кочевник провел в квартире на Эймсбери-роуд в северном Далласе. Было видно, что здесь живет еще и соседка, и была запертая вторая спальня, но оттуда никто не вышел. Они с девушкой (звали ее Тиффани, и работала она в Галерее кем-то там, он так и не понял) покурили травки, смешали в блендере несколько «Маргарит», она показала свою коллекцию Барби-Деньрожденный-Камень, очень дорогие, как она сказала, и одной только у нее нет: мисс Опал, октябрь. А потом Тиффани спросила, не хочет ли он под душ. Он запомнил, что когда
Когда они были уже мокрые и намыленные, Тиффани спросила, не возражает ли он, если она поставит видеокамеру и пару клипов снимет в спальне, потому что она от их пересматривания вся горит потом, и вообще она любит, чтобы ею руководили. Кочевник, который уже увидел вытатуированного дельфина, выскакивавшего из розовой щели между бедрами, и успел подумать: «Блин, опять этот дурацкий Флиппер», только пожал плечами. Не в первый раз. Он уже несколько лет назад думал завести себе на такие случаи черную маску. Не раз бывало, что девушка сажала в шкаф подругу с видеокамерой. Этот технофетишизм даже смешил — не могут люди жить, не держа в руке какой-то прибор. Но сейчас не время было рассуждать о будущем цивилизации, подсевшей на порнуху или электронную фиксацию важных событий, потому что Тиффани уже встала на колени.
Они перебрались в спальню, где Тиффани показала себя опытным игроком и к тому же громким, и она на весь дом, на весь Даллас и почти на весь северный Техас объясняла, насколько грубо она любит, чтобы это делали, и в какое именно отверстие. Соседи у нее либо глухие, либо они просто переворачиваются с боку на бок со словами: «А, да это же Тиффани». Во всяком случае, в стену никто не стучал. Тиффани вытворяла такое, что ее Барби могли бы покраснеть, но Кочевник не сдавался. Однако когда она обрушилась на него сверху, ему вдруг померещилась Ариэль на сцене, облитая синим светом. Она пела, подыгрывая себе на акустической гитаре:
Эта песня — змея, она вползает неспроста. Этот ритм — это треск ее гадючьего хвоста, Она свернется в изголовье, и пока ты с другой, Ты всегда будешь слышать этот треск над головой.— Сильнее, сильнее, сильнее! — кричала Тиффани, но все равно не могла заглушить треск змеи.
Откричав и закончив все действия, они заснули. Потом Кочевник проснулся оттого, что рядом с кроватью стоял мужчина.
— Кто ты такой?
Голос Кочевника дрогнул. Он схватил простыню и натянул ее до подбородка, как какой-нибудь хлыщ из английской секс-комедии. Только было не смешно, потому что именно из-за такой сцены погиб его отец. Если этот тип вытащит пистолет, Кочевник был готов драться за свою жизнь.
Парень был тощий, с копной перепутанных светлых волос и в очках. Но музыкальный вкус у него был хороший, потому что одет он был в черную футболку с белыми символами из альбома «Zoso» «Led Zeppelin». Он был то ли пьян, то ли обкурен, судя по застывшей на лице ухмылке и по невозможности стоять прямо, не шатаясь.
— Тиффани? — сказал он, тряся ее за звездное плечо. — Тиффани, ну отзовись, ну?
Она была в полном отрубе. Что-то буркнув в розовую подушку, она отмахнулась, как от мухи цеце. Он продолжал ее окликать, требуя внимания, словно опечаленный младенец.
Кочевник решил, что пора напяливать шмотки и сваливать. Он слез с кровати, оделся поспешно, но стараясь без лишнего шума, а то вдруг этот панк психанет. Однако не успел он выйти из комнаты, как Тиффани села, протирая глаза, и заговорила с этим хмырем. Разговор был типа «ты правда хочешь получить еще один шанс и почему я должна его тебе давать?» — и как-то совершенно неуместно прозвучало, когда Тиффани вспомнила про Кочевника.
— Там на кухне телефонная книга… вызови себе такси.
— А какой тут адрес?