Пятеро против всех
Шрифт:
— Снайперша-то хоть симпатичная была? — поинтересовался Артист.
— А тебе-то что? — отозвался Муха. — У тебя ж теперь журналистка есть.
— Просто так интересуюсь, из эстетических соображений.
— От «просто так» тоже дети бывают, — усмехнулся Олег.
— Отставить разговорчики. — Я понимал своих парней: засиделись они в засаде. Двое суток, считай, ни поболтать, ни посмеяться.
Все замолчали.
— Будем ждать, пока «пятерка» назад не поедет. Если утром — завтра к ночи выходим в разведку, если сейчас — сразу пойдем. Ждать
— Разведаем боем или как? — поинтересовался Боцман.
— Или как. Будем действовать по обстоятельствам. Но за Дока они у нас по полной программе огребут. А для начала хорошо бы нам их командира в качестве «языка» взять.
— Язык с хреном пойдет? — пошутил Муха.
— Со сметаной. Все, мужики, хватит базарить. Послушаем музыку тишины.
Воцарилось молчание. Где-то внизу стрекотали цикады. Небо было звездным и очень близким — казалось, вытяни руку и достанешь до него. Горагорский был погружен в темноту. Где-то вдали лениво брехали собаки. Не спится им, как и нам.
В бинокль смотрели по очереди — от ночной оптики глаза быстро устают.
Ущелье было погружено во мрак. Никаких признаков жизни. Ни потревоженная птица не вскрикнет, ни огонь не мелькнет. Федералам сюда, конечно, никогда не добраться. А если и доберутся — ничего не обнаружат. База наверняка тщательно замаскирована — пройдешь в двух метрах и не заметишь, подходы наверняка хорошо охраняются.
Пожалуй, прав Артист — разведку без боя вряд ли удастся провести. Мы здесь чужаки, они — у себя дома.
Где-то за горой звонко грохнула автоматная очередь, прокатилась эхом по горам. Нет, это не в ущелье — дальше. Снова все стихло. Интересно, кто стрелял?
Как известно, всякая езда по ночам в Чечне запрещена. Стреляют без предупреждения, да только, видимо, нашим чеченам на «пятерке» этот закон не писан. Через час с небольшим Боцман увидел в бинокль, как из кустов на дорогу опять вырулила уже знакомая нам машина. Получили инструкции, а может быть, и по морде за плохую сохранность оружия и боеприпасов, теперь спешат в Горагорский, домой. Спешите, ребята, спешите! Целый день нам сэкономили.
На все про все у них ушел час с небольшим. Если учесть, что это путь туда-обратно плюс разговоры с командованием, — значит, база находится где-то совсем недалеко. По ночному лесу больше двух километров за полчаса никак не сделать.
Отойдя к ближайшему кустарнику и накрывшись курткой с головой, чтобы свет от фонаря не было видно, я снова расстелил карту и прикинул, где может находиться база, про которую говорила тогда Полина. Значит, люди именно с этой базы занимаются всеобщей вакцинацией чеченского населения? Что-то с трудом верится… Как-то очень уж все тут… по-деревенски… Ничего, скоро все выясним.
— Ну что, поработаем в ночную смену? — шепотом спросил я у своих парней.
— Чего ж делать-то, командир, — придется, — так же шепотом ответил мне Артист.
Мы попрыгали на месте,
Адриано ди Бернарди осторожно посадил Дока на поваленное дерево, сам устало откинулся на спину. Уже светало. За ночь они сделали не больше трех километров. Док теперь совсем не мог ступать на раненую ногу — адская боль тут же отдавалась во всем теле, и теперь итальянцу приходилось тащить его на закорках.
Док смотрел на мокрую от пота спину Адриано.
— Ну что, не рад? — спросил он неожиданно.
Итальянец повернулся:
— Почему?
— Я б себя кончил, а тебе легче было бы.
— Это не легче. — покачал головой Адриано. — Это много трудно.
— Труднее, — поправил Док. — Ты, я смотрю, любишь философствовать о всякой ерунде. Что тебе труднее? Я тебе кто — брат, сват? Нашел, кого жалеть! Я, между прочим, один от «чехов» бежать хотел, а потом пожалел тебя — все равно расстреляют. Взял, на свою голову, а теперь он будет меня жизни учить. Вы, итальянцы, все такие правильные или встречаются говнюки типа меня?
— Мудак, — тихо произнес Адриано.
Неожиданно Док рассмеялся.
— Как что-нибудь хорошее по-русски выучить — поговорку или стишок, — так не дождешься, а как ругаться — это пожалуйста!
— Я знать, я учить, — обиделся Адриано. — «Я вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…»
Док невольно рассмеялся, до того забавно было слышать пушкинские строки из уст итальянца.
— Плохо? — нахмурился Адриано.
— Хорошо. Давай дальше.
— «…угасла не совсем… Но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностью…»
— Тихо! — Док замер, вытянув шею. — Слышишь?
— Нет, — помотал головой Адриано.
— Машина идет. Грузовик типа «Урала». Знаешь, что такое «Урал»?
— Конечно, знать. Провинция.
— Сам ты — провинция! Это машина такая. На Южном Урале ее выпускают. «Чехи» на таких обычно не ездят. Наши ездят. Понял? Рацию давай.
Адриано протянул Доку рацию.
— Всем, кто меня слышит, всем, кто меня слышит… — Но эфир, как и раньше, был пуст. — Повымирали они все, что ли, сволочи? — Перегудов выключил рацию. — Теперь мы с тобой, Адриано, точно дойдем!
В палатке, за столами, обложившись со всех сторон бумагами, сидели двое следователей ФСБ. Одного за другим вызывали свидетелей ЧП с тележурналистами и допрашивали их.
Свидетели волновались и много курили, в палатке стоял густой сизый дым — хоть топор вешай. Время от времени один из следователей вставал и откидывал полог палатки — проветрить, иначе работать было невозможно.
Допрашивали сначала солдат, потом сержанта — командира машины, в конце концов очередь дошла и до подполковника Назарова.