Пятнадцать псов
Шрифт:
Это событие стало для него хорошим, пусть и неожиданным уроком. Он наверняка бы попытался пообщаться с кошками или белками, мышами или птицами, если бы смог разобраться в их языке. Он попробовал бы наладить контакт с любым из видов. Но теперь Мэжнун решил твердо скрывать свое знание человеческого языка от самих людей. Было очевидно, что по какой-то причине они не могли вынести разговаривающих с ними собак.
На третий день женщина вернулась за ним сама. Когда соседи по лечебнице устали его облаивать и Мэжнуна уже начало клонить в сон, дверь комнаты распахнулась, и вошла женщина, с одним из тех мужчин, которые держали его, чтобы человек в белом взял
На улице он подумал было бежать. Погода манила: стояла поздняя весна, солнце, еще не скрывшееся за горизонтом, окрашивало закатными лучами небо вдалеке за зданиями. Но Мэжнуну все еще мешали его травмы, боль, которую он испытывал, переходя на трусцу. Он не смог бы бежать долго и только измотал бы себя или, что еще хуже, заблудился бы. Поэтому он забрался на заднее сиденье машины. Вместо того, чтобы занять водительское место, женщина подсела к нему.
– Прости, что отправила тебя в это место, – сказала она, – но ты меня напугал. Понимаешь?
Готовый к любым последствиям, но твердо решивший не произносить человеческие слова, Мэжнун кивнул.
– Что ты такое? – спросила она. – Ты пес?
На удивление сложный вопрос. Он не очень-то ощущал себя псом, скорее – застрявшим между видами. Но он знал, что она подразумевала под этим словом, поэтому снова кивнул.
– Ты должен понять, что собаки не разговаривают с людьми. Такого никогда не случалось, насколько мне известно. Я думала, ты одержимый. Вот почему я испугалась. Как тебя зовут?
Этого Мэжнун сказать не мог – не только потому, что «Мэжнун», имя, которое дал ему хозяин, трудно произнести; и не только потому, что он не хотел больше разговаривать; но и потому, что ему казалось, будто у него больше нет настоящего имени. Он посмотрел на женщину и покачал головой.
– Меня зовут Нира, – представилась она. – Не возражаешь, если я буду звать тебя Джимом?
Немыслимый вопрос. Мэжнун не мог понять, что именно Нира хотела узнать. Согласен ли он на «Джима»? Да, почему бы и нет? Будет ли ему неприятно, если она будет обращаться к нему «Джим»? Нет. Он поднял на нее взгляд и, раздумывая над подходящим сигналом, кивнул.
– Ты никогда не заговоришь со мной вновь, не так ли? – спросила Нира.
Еще один сложный вопрос. Мэжнун не собирался использовать человеческие слова, но, насколько ему было известно, он с ней разговаривал. В этот раз он ничего не ответил и отвернулся к окну, чтобы взглянуть на залитый светом парк на противоположной стороне улицы.
– Неважно, – сказала Нира. – Это моя вина. Ты не обязан говорить, если не хочешь.
И за все время вместе Нира ни разу сама не попросила пса об этом. Наоборот, его молчание ее даже восхищало. Мэжнун редко лаял. Он не видел смысла в использовании языка, который, как ему было известно, Нира не понимала. Все свои потребности и большинство своих мыслей он выражал кивком или покачиванием головы. По мере их сближения, Нире требовалось и того меньше. Она научилась считывать выражение его морды, положение тела, наклон головы.
Однако в тот момент, когда эти двое сидели на заднем сиденье «Хонды Сивик», сложно было предположить, что между ними возникнет нечто вроде понимания или дружбы. Нира все еще боялась Мэжнуна. Да, он заметно хромал, ему часто требовались передышки, ей было жаль пуделя. Поэтому они и подобрали его тогда в Хай-парке, увидев, как он цепляется за жизнь. Но мысль о том, что в их доме поселилось разумное
Сблизиться этим двоим помогло молчание Мэжнуна. Это было особое молчание, приглашающее к размышлению. Поначалу Нира болтала с ним обо всяких бытовых вещах: о работе, ремонте, мелочах, которые раздражали ее в муже, Мигеле. Постепенно она начала открываться, и разговоры ее становились глубже: она делилась мыслями о жизни и смерти, о чувствах к другим людям, о беспокойстве за свое здоровье – она пережила рак и временами боялась рецидива.
И хотя Мэжнун не был умнее, Нира отдавала должное его мудрости, которая, по ее мнению, объяснялась его уникальной ситуацией. Но ей не всегда приходило в голову, что эта же уникальность и ограничивала способность пса вообразить себе ее заботы или понять их. Например, когда она пожаловалась на ужасную неопрятность мужа и его отвратительную привычку стричь ногти и после грызть обрезки, Мэжнун взглянул на нее в крайнем недоумении. Эта манера Мигеля ухаживать за собой казалась ему естественной. Она что, сама предпочла бы грызть обрезки его ногтей? В другой раз, когда он лежал в своей плетеной корзине, Нира спросила:
– Ты веришь в Бога?
Мэжнун никогда прежде не слышал этого слова. Он склонил голову, словно прося ее повторить вопрос. Нира, как могла, постаралась объяснить концепцию, выраженную этим словом. Насколько Мэжнун смог понять, «Богом», похоже, называли «хозяина всех хозяев». Верил ли он в такое существо? Эта мысль никогда не приходила ему в голову, но он допускал, что такой хозяин существует. Поэтому когда Нира повторила вопрос, он утвердительно кивнул. Это был не тот ответ, который она хотела услышать.
– Как можно верить в такую нелепость? – воскликнула она. – Полагаю, ты считаешь, что Бог – это пес?
Мэжнун так не думал. Он лишь верил в возможность существования этого «бога», каким его описала Нира, так же, как верил, что существует где-то сука в нескончаемой течке. «Хозяин всех хозяев» был некой абстрактной идеей, которая его, впрочем, не волновала, поэтому он не мог понять презрения Ниры. Подобные разногласия возникли у них и насчет «правительства» (группы хозяев, решающих, как должна жить стая) и «религии» (группы хозяев, определяющих взаимоотношения стаи и хозяина всех хозяев). Чем больше Нира говорила об этом, тем труднее Мэжнуну было поверить в то, что любая группа хозяев – особенно людей – способна действовать согласованно, вне зависимости от цели. Так что и «правительство», и «религия» казались ему ну очень сомнительными концепциями.
Возможно, самый неловкий момент настал, когда Нира спросила, любил ли он когда-нибудь другую собаку. Как и в случае с «Богом», Мэжнун понятия не имел, что значит слово «любовь». На протяжении нескольких дней Нира, как могла, пыталась объяснить ему все оттенки этого чувства, но Мэжнун нашел ее определения противоречивыми, пугающими и расплывчатыми. Слово никак не соответствовало тем эмоциям, которые он мог распознать, но рассуждения Ниры были достаточно интригующими, и он слушал их с интересом. Она же не сомневалась, что любое животное, столь чувствительное, как Мэжнун, должно было познать любовь.