Пятница, кольцевая
Шрифт:
Вечерами из ее комнаты тянулся дымок раскуренных благовонных палочек, легко позванивали колокольчики и звучала тантрическая музыка. Мы с мамой сидели на кухне и пытались одолеть экзотически пряную еду. Я чувствовала себя непосвященной на пороге буддийского храма.
— Опять ушла в нирвану, — вздохнула мама, — а нам зарплату пятый месяц задерживают.
…Я бросилась к выходу и успела выйти из вагона. Двери со стуком захлопнулись прямо за моей спиной. Несколько секунд я замедленными движениями вешала на плечо сумку, а затем пришла в себя и потопала к эскалатору наверх — в привычное существование.
Подошел автобус, и люди начали карабкаться на подножку, как солдаты на
Я стояла и думала о том, зачем все эти стиснувшие меня люди так отчаянно стремятся попасть домой. Может быть, они надеются на какие-то новые, доселе не изведанные ощущения? Что касается меня, то я ощущения пятничного вечера знала наизусть…
…Сначала я попаду в детский сад и, пока буду собирать ребенка, услышу о том, кого из товарищей по группе он укусил, кого обозвал, а кого сразил демонстрацией своих обнаженных половых органов. Слушая все это, я буду мечтать о том, чтобы он никогда в жизни никому не давал сдачи, не выражал открыто своего мнения, а половые органы держал исключительно при себе. Потом мы пойдем домой, и ребенок будет радостно задавать несметное количество вопросов, а я буду безрадостно выдавливать ответы, мечтая о том времени, когда он наконец-то перестанет так живо всем интересоваться.
Мы придем домой, и, увидев уже сидящего перед телевизором мужа, я наброшусь на него за то, что он не пошел забирать ребенка из сада, а использовал отпущенное на отдых время для отдыха. Во время разборки я буду мечтать о том, чтобы мне ни с кем и никогда не приходилось ругаться, и чтобы все в жизни делалось правильно и приносило удовлетворение.
Я встану к плите и буду мечтать о том часе, когда перестану к ней становиться. Пусть этот час наступит одновременно с моими похоронами, он все равно останется светлой мечтой. Мы сядем ужинать и, выключая звук во время рекламы, будем обсуждать планы на субботнее утро. Первым пунктом будет значиться генеральная уборка.
Затем, когда глаза начнут слипаться и я уже не смогу отличить своего президента от президента Папуа — Новой Гвинеи, настанет время заканчивать пятницу тяжелым сном. Мы будем лежать друг подле друга, как два сугроба, и я буду мечтать о том времени, когда (почти через год) в душе наступит оттепель, и мы окажемся в отпуске на юге, в моем родном доме, когда я вновь увижу Алину, летящую со скалы в волну, и поверю, что жизнь существует.
…Этой осенью Алина собиралась автостопом приехать в Москву. Зачем, не знаю. Можно объяснить это тем, что Алине просто нечего делать, а можно сравнить ее с перелетной птицей. Вряд ли Алина приедет, чтобы повидаться со мной. Моя сестра интуитивно чувствует, где жизнь кипит, а где останавливается, и избегает гиблых мест. Она привыкла кочевать от оазиса к оазису, а я уже который год тащусь через пустыню. Мы не встретимся с Алиной, пока она в забвении отдыхает у воды, а я превращаюсь в мумию под лампами дневного света…
Добравшись до детского сада, я узнала, что муж меня опередил. Сразу всплыло в памяти, что сегодня — день рождения свекрови, и ребенка, видимо, увели поздравлять бабушку. Я отправилась домой, чтобы сделать то же самое по телефону.
Я шла, не веря в то, что у меня сегодня свободный вечер, и, откровенно говоря, не представляла, как им распорядиться. Раньше я любила заниматься спортом — по утрам делала гимнастику, по вечерам бегала в парке. В общей сложности разминка занимала часа полтора, и в это время я испытывала такую же
Поэтому скорее всего я просто лягу в теплую ванну. И даже не буду пытаться представить себе, что это море.
Я вышла из лифта, нашаривая в сумке ключ, и вдруг отшатнулась от своей двери и захлебнулась воздухом в попытке вскрикнуть. На пороге, прямо головой на коврике для вытирания ног, лежала Алина. Она, видимо, мерзла и пыталась согреться, потому что тело было скорченным, как у эмбриона, а ноги подтянуты к животу. Я плохо видела лицо — его прикрывали пряди волос, и я боялась их раздвигать. Когда санитары из подъехавшей «скорой» начали поднимать ее на носилки и Алинино тело распрямилось, я увидела, что джинсы с прорезями на коленях и свитерок натянуты прямо на купальник, а на ногах у нее разношенные босоножки, в которых сестра ходила на пляж.
Держа ее за руку по дороге в больницу и зная, что она не чувствует моей руки, я ощущала какую-то неимоверную пустоту внутри, словно во мне была пробита брешь, и все, чем я должна была мучиться в этот момент — сострадание, страх, надежда, разом ухнуло туда, а душа втянула черное ничто. Да так и не выпустит его теперь, что бы мне ни сказали врачи.
Стискивая руками лицо в приемном покое, я не знала, как заставить себя смириться с тем, что все кончено — скала рухнула, море ушло под землю. А внутри головы, натянувшись до предела, мучительно дрожали какие-то канаты. Что мне делать, когда врачи объявят свой приговор и находиться в больнице станет уже ни к чему? Звонить маме? Как? И главное, зачем? Родного дома больше не существует — солнце погасло, и виноград засох на корню.
Наконец вышел врач с усталой бесстрастностью на лице, и я поднялась, словно в зале суда.
— Передозировка у вашей… Кто она вам? Сестра? Такого в крови намешано…
Я продолжала напряженно смотреть на него, не воспринимая то, что он говорит, и ожидая истинного диагноза: над Алиной надругался большой город, и действительность прошлась по ней асфальтовым катком.
— А вы что, ничего не знали? — удивился врач.
— Мне казалось… она была счастлива.
— Вот-вот.
— Она умрет? — спросила я с уверенностью, которая меня ужаснула.
— Сейчас — нет.
Мне было очень тяжело добираться от больницы домой. Наземному транспорту я в это время суток была не нужна, а такси я никогда себе не позволяла — это было слишком хорошо и удобно для меня. Ну и дорого, конечно. Я пошла пешком и через четверть часа спустилась в метро, едва не всхлипывая от радости: я была на Кольцевой линии, а значит, почти что дома. Мысли об Алине уже не заставляли невидимые канаты дрожать и рваться внутри головы. Я обессилила, как тяжелораненый человек, и сестре пришлось отступить, иначе кровотечение в душе не прекратилось бы никогда. Откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, я думала, что, может быть, не стоит размыкать подземный круг какими-то пересадками, переходами, выходами на поверхность. Там будет ветрено и темно, и автобус растрясет меня на асфальтовых ухабах так, что все мое отчаяние разом прорвет наскоро закрывший рану тромб, и я умру странной смертью, не пережив вечера пятницы. Но в метро, где тепло и уютно, и всегда светло, у меня есть надежда переждать этот вечер и когда-нибудь, в субботу утром, сойти с эскалатора, ведущего наверх, сбросить сумку с плеча, распрямиться, почувствовать свое тело и по горячему прикосновению к волосам осознать, что солнце стоит прямо надо мной и что оно в зените.