Пятница, тринадцатое

Серова Марина Сергеевна

Она обреченно махнула рукой и глубоко затянулась «Кэмелом».

— Как вы меня вычислили? — спросила она. — Это случайность?

— Нет, — покачала я головой, — обычная логика. Я вычислила вас довольно банальным методом — методом исключения. Ни у кого из постояльцев, хотя все они далеко не ангелы, не было причины убивать профессора Шмакова. Оставалась обслуга. Я начала с вас, и сразу же у меня возникли подозрения. А потом я просто посмотрела ваш библиотечный формуляр и, увидев имя и фамилию, свидетельствующие о дворянском происхождении,

решила, что нашла возможный мотив.

— Я где-то промахнулась? — озабоченно поинтересовалась комендантша.

— В общем-то нет. Просто наверху решили перестраховаться и тщательно обследовали тело. Были найдены следы скотча на губах и на пижаме покойника, — терпеливо пояснила я. — И потом — следы сигаретного пепла на полу. А Шмаков не курил.

— Тоже небось бросил, — злорадно сказала комендантша. — А вот зимой сорок восьмого очень даже смолил. Мне тогда двадцать было, родителей еще в тридцать шестом подмели, я по чужим людям моталась. Но и меня достали в конце концов.

Пятьдесят восьмая статья — антисоветская агитация и пропаганда. Какая там агитация — мне лишь бы выжить в тогдашней мясорубке, не то что агитировать. Настоящая антисоветская агитация — это их лагеря, где я провела десять лет, пока главный злодей не подох в пятьдесят третьем. Выпустили меня, правда, только в пятьдесят восьмом… Реабилитировали, все как полагается.

Она замолчала, уставясь на огонек сигареты, который ярко светился в полутемной комнате.

— Но кто мне заплатит за пытки, вот что я хотела бы знать? Вы представляете, что испытывает двадцатилетняя девушка, когда ей тычут в лицо зажженной сигаретой? — спросила комендантша. — О прочем умолчу, чтобы вам не снились кошмары, как снятся все эти годы мне.

— Вы сразу узнали Шмакова? — тихо задала я свой вопрос. — В первый же день?

— Нет, конечно, — покачала головой старушка. — В субботу, когда он стал говорить про мемуары. Что-то такое знакомое мелькнуло в интонации, и меня как током ударило — он! И я сказала себе, что за такое срока давности не бывает. И если уж люди его не наказали, то я должна сама постоять за себя.

— Вы приговорили его к смерти? Решили устроить самосуд? — спросила я.

— Да нет, — пожала плечами Олимпиада Витальевна, — просто захотелось посмотреть ему в глаза, когда он меня вспомнит. Убивать — нет, наверное, нет. Я бы смогла остановиться…

Собственно, я его и пальцем не тронула. Сидел он, голубчик, у себя в кабинете и охал, держась за сердце. Ну, я и примотала его скотчем к стулу, рот залепила. Села рядышком, стала рассказывать, напоминать подробности нашего, так сказать, общения в конце сороковых. Хотелось мне, чтобы он хоть немного побыл в моей шкуре. Ведь я тогда так же сидела, прикрученная веревками к стулу, а они… Ну да ладно, не буду углубляться…

Когда я протирала столы, мне попалась на глаза пачка сигарет, которую забыла Дора. Пальцы сами достали одну и спрятали в карман передника. Я действовала как автомат, право слово.

Я тогда

еще ничего для себя не решила — слишком была потрясена этой встречей. Столько лет прошло, казалось бы — все перегорело. А вот поди ж ты! Видно, память подсказала — недаром после приезда Шмакова мне снились кошмары, как будто меня снова пытают. Видно, душевная память глубже, чем зрительная.

И вот я решила кое-что напомнить нашему профессору. Когда я примотала его к стулу и освежила память Алексею Данилычу, то зажгла сигарету и стала медленно подносить к его лицу.

Он мычал что-то нечленораздельное, рвался. И, знаете, было так противно…

Я думала, что ненависть заставит меня причинить ему боль. Но… но я не могла даже прижечь ему губы, не говоря уже о прочем.

А ведь эти субчики не стеснялись вытворять со мной все, что угодно, во время допросов и даже получали от этого удовольствие. Вы, наверное, прекрасно понимаете, что я имею в виду.

Ну вот… Короче, зря я все это затеяла. Передо мной сидела в кресле полная развалина, насмерть перепуганная появлением призрака из прошлого.

Мстить такому человеку было бы просто нелепо. И я уже хотела его развязать, но тут он вдруг задергался и замер.

Сердечко не выдержало. «Ну, значит, судьба», — подумала я. Сигарету затушила об каблук, окурок в унитаз выбросила. Отлепила скотч, спрятала в передник. Пульс у него пощупала — нету пульса. Зеркальце к губам поднесла — чисто, ни облачка.

Вот, собственно, и все, — закончила свой рассказ Олимпиада Витальевна.

— Что ж, я вам верю, — медленно проговорила я. — Но вот…

— Поверят ли в органах? — усмехнулась комендантша. — Знаете, мне уже как-то безразлично. Будь что будет. Я готова ко всему. Вот телефон — звоните, я никуда не убегу и с собой не покончу.

В это я тоже вполне верила. Старые зечки обычно с собой не кончают и всегда готовы к испытаниям наподобие тех, которые им уже пришлось перенести. Сталинские лагеря давали хорошую закалку — тем, разумеется, кто смог в них выжить и выйти на свободу.

Глава 7

Среда, 18 сентября

Господина Голубца задержали сегодня рано утром, когда он спешно паковал вещи, намереваясь смыться из «Отрады». Лжемайор был не на шутку встревожен моими расспросами и поведением Егора, почуял, что пахнет жареным, и решил сматывать удочки.

Брачного афериста взяли буквально у дверей. Все прошло тихо, спокойно и без лишнего шума. Михайленко переговорил с Егором и, сделав запрос в центр, стал радостно потирать ладони. Частный сыщик тоже был весьма доволен и не без оснований надеялся, что теперь дела его конторы резко пойдут вверх.

«Майор» сначала все отрицал, но, когда ему предъявили подробные показания шести брошенных и обобранных им богатых женщин, а вдобавок пообещали устроить очные ставки с ними, Голубец сник и понял, что его дела плохи.