Пятое время года
Шрифт:
– Мы обучаемся, – продолжает он, – как делала Шемшена. Мы изучаем, как работает сила орогении, и ищем способы обратить это знание против вас. Мы высматриваем среди вас тех, кто может стать будущими Мисалемами, и уничтожаем их. Остальных мы опекаем. – Он снова наклоняется, чтобы улыбнуться ей, но на сей раз Дамайя в ответ не улыбается. – Теперь я твой Страж, и мой долг сделать так, чтобы ты была полезна, но не опасна.
Когда он выпрямляется и замолкает, Дамайя не просит его рассказать еще сказку, как могла бы. Ей больше не нравится то, что он рассказал. И внезапно она каким-то образом понимает – он и не хотел,
Молчание продолжается и тогда, когда рваная земля потихоньку выравнивается, затем переходит в зеленые покатые холмы. Здесь ничего нет – ни ферм, ни пастбищ, ни лесов, ни городков. Судя по некоторым признакам, люди тут когда-то жили – она видит вдалеке поросшие мхом развалины чего-то вроде силосной башни, если они бывают размером с гору. И другие строения, слишком правильные и зазубренные, чтобы быть природными, слишком развалившиеся и странные, чтобы узнать. Руины, понимает она. Руины какого-то города, погибшего много-много Зим назад, потому от него так мало и осталось. А за руинами смутно виднеющийся на фоне затянутого облаками неба мерцает, медленно вращаясь, обелиск цвета грозовой тучи.
Санзе – единственное государство, которое пережило Пятое время года невредимым, причем не один раз, а целых семь. Она учила это в яслях. Семь веков, в течение которых земля где-то трескалась и извергала пепел или смертельный газ, что приводило к бессолнечной Зиме, которая тянулась годами или десятилетиями, а не несколько месяцев. Отдельные общины часто переживали Зимы, если были готовы. Если им везло. Дамайя знает предание камня, которое преподают всем детям, даже в такой дыре, как Палела. В первую очередь охраняй ворота. Держи хранилища чистыми и сухими. Повинуйся преданию, делай жестокий выбор, и, возможно, когда закончится Зима, останутся те, кто будут помнить, что такое цивилизация.
Но только раз в известной истории выжило целое государство – много сотрудничающих общин. Даже расцветали вновь и вновь, становясь все сильнее и крупнее с каждым катаклизмом. Поскольку люди санзе сильнее и умнее всех.
Глядя на далекий, мерцающий обелиск, Дамайя думает: Даже умнее тех, кто его создал?
Наверняка. Санзе все еще здесь, а обелиск – лишь очередной осколок какой-то мертвой цивилизации.
– Ты примолкла, – через некоторое время говорит Шаффа, поглаживая ее руку на луке седла, чтобы пробудить ее от задумчивости. Его ладонь более чем в два раза больше, чем у нее, теплая и утешительная в своей огромности. – Все обдумываешь сказку?
Она пытается сказать «нет», но, конечно, она думала о сказке.
– Немного.
– Тебе не нравится, что в этой сказке злодей – Мисалем. Что ты сама как Мисалем – потенциальная угроза, только у тебя нет Шемшены, чтобы контролировать тебя.
Он говорит это сухо. Это не вопрос.
Дамайя ежится. Как это ему всегда удается знать, о чем она думает?
– Я не хочу быть угрозой, – тихонько пищит она. Затем, в порыве отваги, добавляет: – Но я не хочу… чтобы меня контролировали. Я хочу быть… – Она ищет слова, затем вспоминает, что ее брат говорил о том, что такое быть взрослым. – Ответственной. Сама.
– Прекрасное желание, – говорил Шаффа. – Но простой факт в том, Дамайя, что ты не можешь контролировать себя. Это не в твоей природе. Ты молния, опасная, если ее не загнать в провода. Ты пламя – да, ты теплый свет в холодной темной
– Я никого не уничтожу! Я не такая плохая!
Внезапно все это становится слишком. Дамайя пытается обернуться и посмотреть на него, хотя от этого она теряет равновесие и соскальзывает с седла. Шаффа тут же твердо поднимает ее и усаживает лицом вперед, что без слов говорит: сиди как положено. Дамайя от расстройства еще крепче вцепляется в луку седла. А потом, поскольку она усталая и сердитая, и попа у нее болит от трех дней в седле, и поскольку у нее вся жизнь пошла колесом, и поскольку ее осеняет, что она никогда снова не будет нормальной, она говорит больше, чем хотела.
– В любом случае ты мне не нужен, чтобы меня контролировать. Я сама могу!
Шаффа натягивает повод. Лошадь, всхрапнув, останавливается.
Дамайя цепенеет от ужаса. Она нагрубила ему! Дома мать всегда давала ей за такое подзатыльник. Шаффа сейчас побьет ее? Но он говорит так же ласково, как и всегда:
– Правда можешь?
– Что?
– Контролировать себя. Это важный вопрос. Самый важный. Можешь?
– Я… я не… – пищит Дамайя.
Шаффа кладет ладони ей на руки, сложенные на луке седла. Думая, что он хочет спрыгнуть с седла, она пытается их убрать, чтобы он мог схватиться. Он стискивает ее правую руку и удерживает ее на месте, хотя отпускает левую.
– Скажи, как тебя обнаружили?
Она понимает, о чем он, даже не задавая вопросов.
– На ланче. Я… Мальчик толкнул меня.
– Это было больно? Ты испугалась, разозлилась?
Она пытается вспомнить. Этот день во дворе кажется таким далеким.
– Разозлилась. – Но ведь это не все? Заб был больше нее. Он всегда задирал ее. И когда он ее толкнул, было больно, пускай и чуть-чуть. – Испугалась.
– Да. Орогения действует инстинктивно. Ее порождает необходимость выжить в момент смертельной опасности. В этом беда. Страх перед обидчиком, страх перед вулканом – силе, что живет в тебе, все равно. Она не осознает степени угрозы.
По мере того как Шаффа говорит, его рука делается все тяжелее, давит все сильнее.
– Твоя сила защищает тебя одинаково, вне зависимости от масштаба угрозы. Пойми, Дамайя, как тебе повезло – ороген, как правило, открывается, убив члена семьи или друга. В конце концов, именно те, кого мы больше всего любим, ранят нас всего сильнее.
Он расстроен, думает поначалу она. Может, он думает о чем-то ужасном, о том, что заставляет его метаться и стонать среди ночи? Может, кто-то убил члена его семьи или друга? Вот потому он так сильно давит ей на руку?
– Ш… Шаффа. – Она внезапно пугается. Она не понимает почему.
– Ш-ш-ш-ш… – говорит он и расправляет пальцы, сплетая их с ее собственными. Затем он давит сильнее, так, что нажим приходится на кости ее ладони. Он делает это нарочно.
– Шаффа! – Это больно. Он знает, что это больно. Но он не останавливается.
– Тихо, тихо, успокойся, малышка. Ну, ну.
Когда Дамайя скулит и пытается вырваться – это больно, это продолжающееся размалывающее давление его руки, жесткий холодный металл луки, собственные кости, пронзающие ее плоть – Шаффа вздыхает и обнимает ее другой рукой за талию. – Спокойно. Будь отважной. Я собираюсь сломать тебе руку.