Пятый Лепесток
Шрифт:
Я стоял, словно окутанный ароматной тишиной, смотрел на голубя и чувствовал, как сердце бьётся чаще. Что-то кружило голову, не то запах, не то долгожданная прохлада. Я даже забыл о жажде, просто стоял и смотрел, замечая крохотные изъяны в покраске стен.
– Здравствуй.
Мягкий голос вплёлся в звенящую тишину, и я не сразу понял, что больше не одинок в этом маленьком душистом мирке.
В дверях стоял высокий мужчина в чёрной рясе. Волосы у него были длинные, до плеч, сплошь седые. По лицу угадывалось, далеко
Я попятился, ожидая, что меня отругают.
С обычаями церкви я был не знаком, может быть, мне нельзя было входить сюда? Я бросил на себя быстрый взгляд: майка вся в грязи, на ногах штаны с дырками и вытянутыми коленками. Чтобы хоть как-то поправить ситуацию, я попытался незаметно вытереть руки о бока, но это, конечно, не помогло.
Человек в рясе улыбнулся.
– Не бойся, подойди.
Голос у него был певучий, мягкий, до того добрый, что я мгновенно перестал волноваться о внешности. Священник подошёл ближе и улыбнулся.
– Я… пришёл попросить воды, – слова вышли тихими и несмелыми. Мне казалось, нельзя говорить здесь обычным голосом.
– Жарко сегодня, – чёрная ряса до пола слегка колыхнулась, когда священник направился к выходу, – подожди немного.
На минуту я снова остался в церкви один, потом он появился снова. В руках у него был стакан с водой. Я выпил всё до последней капли, захотел ещё, но попросить постеснялся. Взгляд мой против воли вновь скользнул вверх.
– Как его нарисовали там, так высоко?
– Нравится? – спросил священник, снова улыбнувшись, – эта церковь стоит здесь много десятилетий. Во время войны она была единственной на много километров, где совершались службы. Мой отец открывал эти двери для всех, кто приходил без крова, без еды, больной, или сломленный духом, никому не отказывал. А после, в сорок шестом, когда восстанавливали церковь, один из прихожан нарисовал голубя. Художником оказался. Сказал, что здесь сохранили жизнь его семье.
– Ваш отец? – спросил я в изумлении. Священник понимающе кивнул.
– Да. Его расстреляли немцы, прямо на этом пороге.
Я смущённо потупился.
– И моего деда. Тоже немцы убили в плену. А отец вернулся без ноги в сорок четвёртом. Мне четыре года было всего.
Священник одарил меня печальным и понимающим взглядом. Глаза его были карими, как густой чай. Я вдруг понял, что не был он стариком. Он был ровесником отца, только без того страшно-угрюмого выражения лица. Отец никогда не смотрел на меня с такой добротой.
– А что это так приятно пахнет? – я надеялся, что не отвлекаю его от дел, потому что уходить совсем не хотелось. Но он улыбнулся, и я понял, что гнать меня никто не собирается.
– Ладан. Хочешь посмотреть?
Священник зашёл за красивые врата, и я на мгновение увидел алтарь, потом он вышел и протянул
– Ладаном кадят на службах. Если хочешь, приходи сегодня вечером.
– На службу? – испугался я, – но… я не знаю, что нужно делать, и как…
– Не волнуйся, – произнёс священник добрым голосом, – ничего делать не нужно. Просто приходи. Если не понравится – уйдёшь.
Но мне понравилось. Я отстоял службу, отслушал великолепное, тихое, трепетное церковное пение. Наврав дома, что иду гулять с друзьями, я тайком возвратился в белую церковь и словно обрёл нечто новое в своей душе.
Чувство это было мне незнакомо. Оно одновременно томило и нежило, отрывало от земли, заставляло воспарить куда-то ввысь, к белому голубю в голубых небесах. Пока я слушал непонятные, но прекрасные псалмы, и наблюдал за действием, происходящим вокруг, мысли мои текли медленно и спокойно, я думал, думал ни о чём конкретно и обо всём сразу. Это было так странно! Но так правильно – то, что я оказался здесь.
Когда всё кончилось, священник еще долго показывал мне иконы, рассказывал о них. Я постоянно спрашивал, не отнимаю ли я у него время, а он лишь улыбался и качал головой. Перед тем, как уходить, я обернулся в дверях:
– Батюшка, – обращение вышло само собой. Я слышал, как его называли так прихожане, – мой отец не верит в бога. Он говорит, что если бы был в этом мире какой высший разум, то он ни за что бы не допустил войны.
Священник понимающе склонил голову.
– Твой отец не одобрил, если бы увидел тебя здесь?
Я печально покачал головой. «Он бы только презрительно смотрел на меня целую неделю», – пронеслось в голове, но вслух я этого не сказал.
Батюшка приблизился, остановился, возвышаясь надо мной, сверкнул добрыми глазами.
– Господь не даёт нам ничего, с чем мы были бы неспособны справиться, – негромко произнёс он, – твоего отца можно понять, на его долю выпало много испытаний, однако, для чего-то его жизнь была сохранена, в отличии от многих других жизней. Он свой путь ещё не завершил.
Я с трудом понимал, о чём идёт речь, но уточнять не стал, боясь показаться невежей.
– Слушай своего отца, Георгий, он дал тебе прекрасное имя. Имя для чего-то великого, не сомневайся. Но ещё больше слушай себя.
В тот же день я признался родителям, что ходил в церковь. Мой брат-близнец, с которым мы были неразлучны до недавнего времени, усмехнулся. Мать удивилась. Отец вообще никак не прореагировал, только бросил на меня мрачный взгляд.
Я вернулся в маленькую белую церковь ещё и ещё. Я возвращался за покоем и тем удивительным чувством добра, что ощутил, впервые переступив порог церкви. Отец Макарий стал моим наставником, и я уже не видел себя в будущем нигде, кроме духовной семинарии, куда стремился всем сердцем.