Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России
Шрифт:
Итак, даже не депортация, а концлагерь, и не за какое-либо сотрудничество с врагом, а только за предполагаемую «угрозу» такого сотрудничества в случае японского десанта в США (которого, кстати сказать, не только не было, но и не могло быть).
А теперь — о заключительном акте борьбы США против Японии. Хорошо известно уничтожение 6 августа 1945 года атомной бомбой 78 150 человек гражданского населения города Хиросимы. Но гораздо меньше знают о второй бомбе, сброшенной через три дня, 9 августа, на город Нагасаки, где погибли 73 884 человека (обе цифры — по официальным данным самих США — скорее всего преуменьшены).
Конечно, и первая бомба была несовместима с человеческими принципами, ибо дело шло, в сущности, об уничтожении огромного
Итак, только ради наглядного «научного» эксперимента правители США, которым, кстати сказать, в тот момент уже ничто всерьез не угрожало, приказали испепелить и сотни своих солдат и офицеров, и сотню тысяч японцев… Если вдуматься, станет ясно, что это буквально ни с чем не сравнимая акция.
Депортация народов, обвиняемых — пусть даже совершенно ложно — в сотрудничестве с врагом, смертельная борьба с которым еще продолжалась на территории СССР, все-таки не столь чудовищное деяние…
Это отнюдь не означает, разумеется, хоть какого-либо «оправдания» депортации чеченцев и других народов, — как нельзя «оправдать» и депортацию миллионов русских крестьян в годы коллективизации. Речь идет лишь о том, что исторически неверно и этически несправедливо считать воплощением всего зла XX века один СССР и уж совсем подло взваливать вину на русский народ. Дело не в том, чтобы осудить США, но в том, чтобы понять общее состояние мира в нашем столетии.
Лично я с молодых лет — с тех пор, как обрел более или менее самостоятельный взгляд на мир, — считал выселение народов недопустимым актом. Еще мальчиком, до войны, я провел лето в татарском селении Отузы в Крыму, и когда я приезжал туда после войны и находил исчезающие остатки татарских жилищ и виноградников, сердце мое скорбно сжималось. Я с глубокой горечью говорил тогда об этом близким людям.
Но вместе с тем нетерпимы и разного рода спекуляции на этой трагической теме. Вот уже цитированный Вачнадзе запросто объявляет: «50 процентов чеченцев погибли во время депортации в Сибирь и Казахстан». Эти «50 процентов» — очевидная выдумка и, прямо скажем, нелепая. Согласно вполне достоверным сведениям, чеченцев и ингушей в 1937 году (в материалах переписи они исчислены как единый вайнахский народ) насчитывалось 436 тысяч человек. В 1944-м их было 459 486 человек, а в 1959-м — 525 тысяч (419 тыс. чеченцев и 106 тыс. ингушей) — то есть на 20,4 процента больше, чем в 1937-м, и на 14,2 процента больше, чем в 1944 году.
Между тем, если бы действительно погибла половина народа, его численность до катастрофы могла бы восстановиться не менее чем через полвека! Так, в 1941–1945 годах погибли не 50, а «всего» 22 процента населения Белоруссии (2 миллиона из 9 миллионов человек), но довоенное количество населения смогло восстановиться только через 25 лет — к 1970 году…
Нельзя не сказать и о том, что рост численности чеченцев и ингушей с 1937 до 1959 года (на 20 процентов) был не намного ниже, чем рост численности не подвергшихся выселению северокавказских народов — аварцев, осетин, кабардинцев, кумыков и т. д. (численность этих народов за указанный период выросла в среднем на 25–30
Выше уже было показано, что чеченский народ не имел традиции национальной государственности — о чем, в частности, свидетельствует его приятие «интернациональной» идеологии Шамиля. И хотя те или иные нынешние чеченские деятели, вполне возможно, воодушевлены идеей такой государственности, события последних лет в Чечне явно имеют совершенно иной смысл. Точно так же едва ли можно считать сегодняшнюю Чечню действительно исламским государством (что было присуще эпохе Шамиля), хотя и утверждается обратное.
Конечно, меня будут оспаривать, но суть дела со всей очевидностью выражается в личности президента Чечни, имеющей, без сомнения, громадное, исключительное значение во всем, что происходило с осени 1991 года, — значение и фактическое, и символическое. Ведь по меньшей мере странно, что полновластным главой и символом государства, объявившего себя национальным и исламским, является человек, который провел свою сознательную жизнь вне Чечни, который женат на русской женщине, обращается к своим сподвижникам по-русски и вряд ли до самого последнего времени прикасался к Корану…
Но самое удивительное даже не в этом. Невозможно оспорить следующего факта: Джохар Мусаевич Дудаев смог стать президентом только потому, что он — генерал Советской Армии. А между тем он достиг своего высокого чина, в частности или даже главным образом потому, что мастерски руководил так называемыми ковровыми бомбардировками в Афганистане, которые привели к гибели множество исповедников ислама! И это тяжкое и даже жестокое противоречие никак не снимешь…
Невольно возникает здесь сопоставление с президентом Абхазии, который всей своей личностью — без каких-либо самых малых «отклонений» и «масок» — воплощает историческую и современную волю своего народа.
Трезвый взгляд на ход событий, начавшихся в 1991 году в Чечне, неизбежно приводит к убеждению, что перед нами — чисто политическая борьба, борьба за власть, в особенности над экономикой, а национальные и исламские идеи являются в сущности декорацией, точно так же в существующей с 1991 года «суверенной России» национальная и православная идеологии имеют чисто декоративное значение — и этот похожий на двуголовую курицу герб, и эти свечи в руках вчерашних партаппаратчиков, заявившихся в Успенский собор…
Могут возразить, что неправомерно делать обобщающие выводы исходя из одной лишь фигуры чеченского президента, — если даже и учитывать всю ее исключительную значимость для режима в Чечне. Однако какие «показатели» ни возьмешь, все они недвусмысленно говорят о том, что идея национальной суверенности и национального возрождения являет собой только декорацию. Так, например, в Чечне — как и в каждой северокавказской республике — до установления дудаевского режима издавалось за год несколько десятков книг на родном языке. В 1992–1993 годах, несмотря на так называемые «реформы», в большинстве национальных республик Северного Кавказа издание книг на родном языке либо осталось на прежнем уровне, либо даже выросло. Между тем в Чечне в 1992 году не вышло ни одной книги на родном языке, а в 1993-м всего лишь две…