Пятый угол
Шрифт:
— Но это не противозаконно?
— Совершенно легально. На себя я бы взял тогда продажу вина в Германии. А выручку передавал бы преподобному отцу — для беженцев…
Вальдемар Лангауэр принял это предложение. Он предоставил свое имя для совершения сделок, ничего не подозревая ни о их масштабах, ни о криминальной подоплеке. Целый год Герберт Ребхан продавал «некоторое количество итальянского вина для совершения мессы» в пользу обители и ее беженцев. Из полученной выручки Герберт Ребхан передал аббату Лангауэру сто двадцать пять тысяч рейхсмарок. В полдень 19 октября 1948 года Томас Ливен объявил:
— По моим
Аббат произнес бесцветным голосом:
— Благодарю вас, что вы все выяснили, господин Ливен. Ужасно то, что мне сейчас предстоит сделать, но я сделаю это, — он взял телефонную трубку, набрал номер и сказал: — Соедините меня с уголовной полицией…
И виноторговец Герберт Ребхан в тот же день был арестован. Агентов, которые выводили его из его роскошной квартиры, он заверил:
— Они никогда не доведут это дело до суда! Тут замешано слишком много влиятельных лиц.
Однако в последующие недели и месяцы его уверенность в себе сходила на нет, и на рубеже 1948-49 годов ему пришлось сделать признания, благодаря которым за решеткой очутился и начальник полиции Каттинг. К началу 1949 года обер-прокурор доктор Оффердинг представил следующую картину содеянного: в 1946 году Ребхан и Каттинг принялись с успехом шантажировать князя фон Велкова его темным нацистским прошлым и добились того, что замаранный князь в страхе переписал на них крупное имение Викероде с прилегающими лесами; однако параллельно с отступной ловкий князь быстренько оформил ипотечный кредит под свою недвижимость, так что новые владельцы получили собственность, обремененную долгами и не представлявшую ценности.
Ребхан и Каттинг наладили работу фабрики по производству искусственного мрамора, рассчитывая на получение миллионных прибылей. Однако управление было поставлено из рук вон плохо, и предприятие захирело, принеся миллионные убытки. Таким образом, Каттинг, Ребхан и князь очутились, как любил выражаться Ребхан, в одной лодке. Приходилось думать, как остаться на плаву. Тут Ребхан и организовал крупный гешефт с «вином для совершения мессы». Он был вторым председателем союза винодельческой промышленности. В качестве такового имел возможность перекрыть кислород виноторговцам, подмяв их под себя. После его ареста союз открестился от него. А торговля честных людей вроде Эриха Верте неожиданно расцвела…
Бывший полковник смог поблагодарить за это Томаса Ливена лишь письменно. Ибо к тому времени весной 1949 года, когда обер-прокурор доктор Оффердинг составил обвинение против Ребхана со товарищи, для изложения которого потребовалась не одна сотня страниц, наш друг вместе с Бастианом Фабром проживал уже в Цюрихе в съемных апартаментах.
Томас и Бастиан славно устроились в Цюрихе. Их ежедневным любимым чтением стал биржевой раздел в «Нойе Цюрхер цайтунг».
На прибыли от своих последних операций Томас приобрел в большом количестве старые немецкие акции. После войны они обесценились до предела, поскольку в то время ни один человек не знал, как далеко и основательно державы-победительницы пойдут на раздробление немецких экономических конгломератов.
Демонтировалось ценнейшее оборудование, распадались крупнейшие концерны. В 1946-47 годы акции «Объединенных сталелитейных предприятий» продавались по цене пятнадцать процентов
Те, кто вопреки всему приобретали эти и иные подобные ценные бумаги, были вознаграждены за свой оптимизм. После того как акции, оценивавшиеся в рейхсмарках, превратились в акции, котировавшиеся в новых немецких марках, их курс из месяца в месяц стал ползти вверх. В одном из цюрихских апартаментов находился некий господин, который не мог сетовать на происходившее…
И так шло до того дня 14 апреля 1949 года, когда Томас с Бастианом отправились в цюрихский кинотеатр «Скала» на знаменитый итальянский фильм «Похитители велосипедов». Они посмотрели рекламу. Посмотрели перед основным фильмом кинохронику «Вохеншау». А в ней среди прочего — сюжет о весенних дерби в Гамбурге.
Элегантные скакуны, господа в визитках, очаровательные женщины. Камера прошлась крупным планом по лицам знаменитостей. Еще один тучный господин. Еще одна восхитительная особа. Персонажи эпохи экономического чуда. Еще один видный господин…
И вдруг из ложи номер пять какой-то мужчина громко вскрикнул: «Марлок!»
Томасу Ливену не хватало воздуха. Ибо там, на экране, он увидел огромного, крупнее, чем в натуральную величину, своего подлого компаньона, которого считал умершим, преступника, разрушившего его мирную жизнь, швырнувшего его в жернова иностранных секретных служб, — вот он стоит, в элегантной визитке, с биноклем на груди.
— Это он… Я убью его, эту свинью! — бушевал Томас. — Я думал, его давно уже жарят в аду, а он жив… Ну, теперь я с ним расквитаюсь!
18
— Боюсь, я вас не так понял, — сказал владелец кинотеатра. — Что вы хотите?
— Нет, вы правильно меня поняли, — с вежливым поклоном отозвался Томас Ливен. — Я хотел бы взять напрокат последний выпуск хроники «Вохеншау», который вы сегодня показывали.
— Напрокат? А зачем?
— Потому что хочу просмотреть ее еще раз. Частным порядком. Ибо я увидел там одного знакомого, следы которого потерял в начале войны.
Несколько часов спустя Томас с кинопленкой в руках летел по ночному Цюриху в студию «Презенс-фильм». Здесь он организовал для себя монтажную и нашел сотрудника. Монтажник гонял ленту взад-вперед до тех пор, пока Томас не закричал: «Стоп!» На маленьком экране над монтажным столом застыл кадр: весенние скачки в Гамбурге. Несколько толстых господ, несколько элегантных дам на трибуне. А на переднем плане, вне всякого сомнения, — Марлок. Руки Томаса сжались в кулаки. Он почувствовал, как от волнения на лбу у него выступил пот. «Спокойно, если хочешь отомстить», — приказал он себе.
— Не могли бы вы сделать мне несколько копий с этого кадра к завтрашнему утру, увеличив их, насколько возможно?
— Нет проблем, — ответил монтажник.
На следующий день в 11.45 Томас Ливен сидел в экспрессе, отправлявшемся во Франкфурт-на-Майне. Там он нанес визит двум руководящим служащим «Немецкого банковского надзора» и показал им фотографию Марлока. Полчаса спустя перед Томасом лежала личная учетная карточка бывшего компаньона — такие заводили на каждого в Германии, кто занимался банковским бизнесом. Вечером 15 апреля 1949 года в своей цюрихской квартире Томас говорил своему другу Бастиану Фабру: