Пятый угол
Шрифт:
— Слежку? Я? За тобой? — она широко распахнула свои кошачьи глаза. — Дорогой, что за чушь?
— Один из твоих людей прямо налетел на меня.
— О, наверняка это просто случайность… Бог мой, почему ты такой недоверчивый? Что мне еще сделать, чтобы ты наконец поверил, что я люблю тебя?
— Хоть раз сказать правду, бестия. Но я знаю, что с моей стороны это просто наглость — требовать невозможного…
Когда 7 декабря 1940 года парижский экспресс въехал точно по расписанию в 15.30 на третий путь вокзала Сен-Чарльз, мужчина лет тридцати семи с узким
Жак Бержье тоже поднял руку.
Поезд остановился. Бержье заспешил к вагону. Дальше события стали развиваться стремительно. Прежде чем успел сойти хотя бы один пассажир, к вагону из толпы с двух сторон приблизилось тридцать полицейских в штатском и подняли длинные канаты, лежавшие по обеим сторонам рельсов. Теперь уже без разрешения агентов нельзя было открыть ни одну дверь в поезде.
Комиссар уголовной полиции обратился к Бержье и арестовал белого как мел адвоката по настоятельному подозрению в контрабанде золота и валюты. Чемоданчик с семью золотыми слитками Бержье все еще держал в руке.
А тем временем два других агента ворвались в вагон с двух сторон и арестовали Поля де Лессепа в его купе.
В это же время трое служащих, одетых в полагающуюся им зеленую ливрею, шагали по коридору пятого этажа отеля «Бристоль». Два из них были похожи на членов банды Шанталь Тесье, третий — на Томаса Ливена. Форменная одежда сидела на них мешковато.
Служащий, похожий на Томаса Ливена, без труда открыл дверь нужного апартамента. С проворством, редким среди обслуги их ранга, господа вытащили три громадных кофра из спальни апартамента, дотащили их до лифта, предназначенного для персонала, спустились со своим грузом во двор, уложили взятое в багажник грузового автомобиля прачечной «Соломон» и без помех уехали. Конечно же, не в упомянутую прачечную, а к дому на улице Кавалера Роз…
Час спустя сияющий от радости Томас Ливен, на этот раз в своей обычной одежде, входил в квартиру Жака Кусто на бульваре Кордери. Кусто и Симеон ожидали его. Из папки милейшего господина Бержье Томас извлек те самые списки с подлинными именами и адресами доносчиков, коллаборационистов и душепродавцев. С видом триумфатора он потряс ими. Как ни странно, но Кусто и Симеон даже не шелохнулись. Томас обеспокоенно спросил:
— Что случилось? Вы захватили обоих?
Кусто кивнул:
— Они в полиции.
— А семь слитков?
— Тоже у нас.
— Тогда в чем дело?
— Но кроме этого, мы ни-че-го больше не имеем, мсье Юнебель, — медленно произнес Кусто. Он не сводил теперь взгляда с Томаса. И полковник Симеон как-то изучающее глядел на него.
— Что значит «больше ничего»? У де Лессепа при себе должно было быть целое состояние в золоте, валюте и прочих ценностях!
— Казалось, информация достоверная, не правда ли? — Кусто покусывал нижнюю губу.
— И у него ничего при себе не оказалось?
— Ни грамма золота, мсье Юнебель. Ни единого доллара, никаких драгоценностей.
— Но… но… он их спрятал! В вагоне или где-нибудь в поезде. Он мог быть в сговоре с железнодорожниками. Вы должны обыскать весь поезд! Всех пассажиров!
— Мы это сделали. Мы даже велели высыпать весь уголь из тендера. Пусто!
— Где сейчас поезд?
— Поехал дальше, не могли же мы задерживать его бесконечно.
Симеон и Кусто заметили, что Томас вдруг начал злобно посмеиваться, его голова раскачивалась, губы беззвучно шевелились. Если бы Симеон и Кусто умели читать по губам, то они поняли бы, что срывалось с его губ вместе с дыханием: «Ах, окаянная стерва!»
Симеон этого не понял. Он распрямился, расправил грудь и спросил — мрачно, иронично и угрожающе:
— Ну, Ливен, возможно, хоть какое-то предположение, где может находиться золото, у вас есть?
— Да, — медленно ответил Томас, — кое-какое предположение у меня есть.
4
Жгучий гнев переполнял Томаса Ливена, когда он 7 декабря 1940 года в сумерках, стиснув зубы, клонясь вперед и пробиваясь сквозь шквальный северо-восточный ветер, повернул на улицу Паради.
Нет, ну что за стерва эта Шанталь!
Нет, ну что, подонок этот Бастиан!
Буря усиливалась и свирепела. Она завывала и свистела, стонала и грохотала по улицам — самая подходящая погода для мрачного настроения Томаса Ливена.
Возле старой биржи возвышался грязный многоэтажный дом. В этом доме на втором этаже располагалось заведение, именуемое «У папы». Принадлежало оно некоему господину, чью фамилию не знал ни один человек, а весь город называл его Маслиной. Маслина был розов и толст, как свиньи, которых он подпольно забивал.
Помещения «У папы» тонули в густых клубах дыма, флюоресцирующе дрожал свет ламп. В этот ранний вечерний час посетители Маслины за аперитивом обсуждали свои дела в ожидании ужина из продуктов с черного рынка.
Когда Томас вошел, Маслина с сигаретой в углу рта стоял, прислонившись к мокрой стойке. Его маленькие глазки добродушно блеснули:
— Бонжур, месье, что желаете? Маленькую рюмку «пасти»?
До ушей Томаса Ливена доходило, что Маслина свою выпивку приготовляет сам, причем из продукта не для слабонервных: спирта из анатомичек. Против спирта Томас ничего не имел! Но этот, прежде чем его выкрали, якобы уже использовался анатомическим институтом для консервации внутренних органов трупов. Поговаривали, что Маслинов «пасти» у отдельных потребителей вызывал приступы помешательства. И Томас сказал:
— Дайте мне двойной коньяк, только настоящий.
Коньяк ему был подан.
— Послушайте, Маслина, мне нужно поговорить с Бастианом.
— Бастиан? Не знаком с таким.
— Ну разумеется, знакомы. Его квартира позади вашего питейного заведения. Знаю, что попасть к нему можно только через ваше помещение. Знаю также, что вы извещаете его о любом посетителе.
Маслина надул свои хомячьи щеки, а в глазах вдруг промелькнула злость:
— Ты — мелкая паскуда от полипов, да? Мотай-ка отсюда, парень, у меня здесь под рукой с десяток дружков, которые начистят тебе морду, стоит мне только свистнуть.